Шрифт:
Хуссейн любил женщин и был по этой части неуёмен, как и все мужчины его рода. И если с Тимуром путешествовала только его жена Айгюль Гюзель, то эмир Балха прихватил с собой небольшой гарем, который делил со своим господином все тяготы метаний по горам и солончакам.
Отличался Хуссейн от своего нового друга и поведением. Был шумен, резок, принимал решения всегда быстрые и всегда окончательные. Это было бы невыносимо для его подданных, когда бы при этом эмир не стремился быть совершенно беспристрастным и справедливым. Тимур своей выдержкой, неторопливостью и обстоятельностью при расследовании спорных дел наилучшим образом дополнял его.
Только одна безусловно отрицательная черта была у балхского эмира — скупость. Досталась она ему в наследство от отца и, следовательно, от деда Казгана, который, собственно говоря, и жизни своей лишился благодаря ей. В своё время правитель Хуталляна Кейхосроу заманил эмира Казгана в ловушку, умело сыграв на этой его струне.
Самое неприятное в этой человеческой черте то, что она имеет обыкновение с возрастом неуклонно усиливаться. Но в описываемый нами период она ещё не достигла таких размеров, чтобы омрачить вновь возникшую дружбу.
Прибыв в хорезмские степи, оба вождя скоро поняли, что святой отшельник Амир Халал, предсказывая им нелёгкую зиму, ничуть не преувеличивал. И даже степями эти степи назывались зря. Это была настоящая пустыня.
Отыскав одинокий, вдалеке от всех дорог расположенный колодец, вожди решили, что здесь устроят свою стоянку.
Места были действительно пустынные. Когда-то поблизости проживало небольшое туркменское племя, пастухи которого пригоняли к колодцу свои отары на водопой. Но постепенно пески сожрали все пастбища, и туркмены куда-то откочевали.
То, что место столь пустынно, было хорошо только с одной точки зрения — безопасности. Но имелась и вторая сторона в этой ситуации: надо было как-то добывать пищу. Одной охотой две сотни человек не прокормишь.
Вначале съели всех запасных коней.
Потом Тимур и Хуссейн собрали все имевшиеся у них деньги и отправили двоих нукеров, Захира и Ибрагима, которому эмир доверял из своих более всего, в Ургенч на базар за продуктами. В этом был определённый риск, но на него приходилось идти. Два раза в месяц Захир и Ибрагим привозили в становище две арбы, доверху груженные лепёшками и овечьим сыром. Они могли бы это делать чаще, но их путь был непрямым и запутанным, чтобы сбить со следа людей Текель-багатура, если они захотят проследить, кому это вдруг в безжизненной степи понадобилось столько еды.
Но и этого было мало.
Тогда Тимур предложил собрать всю чагатайскую одежду, что была в становище, обрядить в неё десятка полтора наиболее лихих воинов и отправить вверх по течению реки Аму, где можно было бы добыть небольшую отару овец.
Темны сумерки в зимней степи.
В шатре Хуссейна вокруг выложенного небольшими камнями очага сидят оба вождя и несколько ближайших помощников. Только что был выслушан рассказ Мансура и Рустема (дальнего родственника эмира) про их набег на зимующую возле Саята отару. Особенно похвастаться было нечем — четверо убитых воинов и два десятка не самых жирных баранов.
— Видит Аллах, если за каждого паршивого барана мы будем терять по воину... — начал эмир Хуссейн, но не стал заканчивать мысль. Всем и так понятно, что именно он хотел сказать.
— Вы были в чагатайских архалуках [25] ? — спросил Тимур.
— Но пастухи нас не испугались, — развёл руками Рустем.
— Неужели чагатайская власть настолько ослабела? — усмехнулся Хуссейн.
Тимур пожал плечами и стал внимательно смотреть в огонь. История была странная, и, стало быть, с выводами спешить не стоило.
25
Архалук — временное поселение пастухов овец, баранов.
— Может быть, Ильяс-Ходжа откочевал из Самарканда за Сырдарью? — осторожно высказал предположение Мансур.
— Что ты имеешь в виду? — обернулся к нему Хуссейн.
— Вчера Захир привёз сплетни с ургенчского базара. Ходят слухи, что Токлуг Тимур захворал. В такой момент наследнику лучше находиться поближе к ханскому шатру.
Когда деловые разговоры были закончены, эмир Хуссейн послал за касса-ханом — пусть споёт-развлечёт, надо как-то разогнать тоску этого зимнего вечера.
В огонь подбросили рубленого камыша, пламя стало пожарче. Закутавшись в лисью доху, Хуссейн велел певцу начинать. Тот поклонился и сел к огню, осветившему его рябоватое лицо с жалкой, напоминающей сосульку бородой.
Задребезжали струны, задребезжал вслед им старческий голос певца:
В краю, где растут, зеленея, леса, Где реки темны, но светлы небеса, Где явлена мира безбрежная ширь, Родился и вырос Махмуд, богатырь.