Замотанные в одеяла дети спали в углу за полотняным пологом, Айгюль Гюзель сидела подле них, стоявший рядом с ней глиняный светильник слегка потрескивал и чадил.

Тимур сел в ногах ложа, на котором спали его сыновья. Айгюль Гюзель почувствовала, что муж сейчас скажет ей что-то очень важное. Она сидела, положив руки на колени и опустив подбородок на грудь.

«Как будто ожидает приговора», — подумал Тимур и сказал:

— Завтра ты с сыновьями уедешь в Самарканд. К моей сестре.

Сказав это, он подумал, что пророчество Кабул-Шаха его женитьбой на сестре Хуссейна будет выполнено не полностью. Он-то женится на молоденькой красотке Улджай Туркан-ага, но вот захочет ли Хуссейн взять в жёны его не первой молодости сестрицу Кутлуг Туркан-ага? Мысль эта заставила его расхохотаться.

— Ты очень рад, что берёшь в жёны сестру Хуссейна? — тихо спросила Айгюль Гюзель. В ответ Тимур только потрепал её по плечу, ему лень было разговаривать на эту тему, да и не чувствовал он никакой нужды в этом.

— Почему ты всё время оглядываешься, Захир?

Захир осторожно оглянулся, остановившись у шатра брадобрея и делая вид, что поражён блеском его мастерства. Ибрагим навис над ним, дыша в затылок.

— Объясни же, что происходит, я, клянусь знаменосцем пророка, перестал тебя понимать.

— А я клянусь не только знаменосцем, но и его знаменем и говорю при этом — за нами следят.

— Следят?

— С того самого момента, как мы вышли из ворот караван-сарая [28] . Одного я разглядел очень хорошо.

Брадобрей, собирая остатки пены с великолепно выбритой головы своего клиента, сделал двум шепчущимся молодым джигитам приглашающий жест. Но сделал он его бритвой, так что когда Захир и Ибрагим отошли от его шатра, могло показаться, что они испугались.

Хивинский базар закипал, как огромный котёл с похлёбкой.

Меланхолически покачиваясь, входили в его многочисленные ворота вереницы верблюдов, увешанные полосатыми тюками. Погонщики истошно кричали, размахивали длинными палками, предупреждая об опасности зазевавшихся пешеходов. Скрипели высоченными деревянными колёсами многочисленные арбы — это приехали с товаром жители окрестных посёлков. Топтались, сбившись в кучу, небольшие отары баранов, облаиваемые собаками. Облезлый ишак оглашал воздух дикими воплями, за что-то — видимо, за упрямство — избиваемый своим хозяином. Из многочисленных харчевен валил пар, их хозяева разожгли огонь под котлами ещё на рассвете. И повсюду можно было видеть стражников в одинаковых синих халатах с длинными копьями в руках. Они, зевая, бродили вдоль торговых рядов, лениво отвечая на приветствия знакомых торговцев.

На первый взгляд могло показаться, что затеряться в этой разноцветной и разношёрстной толпе не слишком тяжело, но Захир с Ибрагимом знали, что на самом деле сделать это, когда за тобой следят, если не невозможно, то чрезвычайно трудно. Главную опасность представляли собой не заспанные и жадные носители синих халатов. Владетель Хорезма Текель-багатур в целях борьбы с набирающим силу движением сербедаров наводнил города своими лазутчиками. А они, понятное дело, никаких отличительных знаков не носили. Один из них мог сейчас идти сзади в каких-нибудь двух шагах, присматриваясь к каждому движению тех, за кем ему поручено следить.

Два месяца Захир и Ибрагим появлялись на рынке с большими мешками и скупали лепёшки и сыр, затем, переночевав в караван-сарае на окраине города, грузили специально купленную для этих целей хорезмскую арбу и отправлялись по большой дороге вниз по течению реки Аму. В пустынном месте, вдали от людских глаз поворачивали в открытую степь.

«Что мы сделали неправильно? — напряжённо думал Захир. — Чем обратили на себя внимание? Одеждой? Нет, одеты мы так же, как большинство хивинцев. Своими скуластыми лицами? Но такие лица уже, наверное, сто лет были в этих местах не в диковинку. Слишком частыми появлениями на базаре? Но базар на то и базар, чтобы на нём появляться хоть каждый день».

Они шли, стараясь как можно спокойнее и беззаботнее поглядывать по сторонам.

«А может быть, никакой слежки и нет? — спрашивал себя Захир. — А этот одноглазый в стоптанных чувяках, он так же торопливо отворачивается, когда поворачиваешь голову в его сторону, как делал это и тот, у ворот караван-сарая».

Остановившись у шёлкового ряда, Захир поднял кусок ткани и начал рассматривать его на свет. Ткань была настолько тонкой, что сквозь неё было отлично видно, как одноглазый подозвал к себе пальцем какого-то невзрачного старика в неукрашенной белой чалме и показал, почти не таясь, в его, Захира и Ибрагима, сторону.