Старик замахал руками:

— Что ты, хазрет, они жили в моём доме... но в городе начались беспорядки...

Тимур нетерпеливо дёрнул щекой:

— Это я знаю.

— Взбунтовались сербедары. Они ограбили городскую казну, все богатые лавки, забрали печать...

— И это я знаю, старик, говори сразу о том, почему моя жена и мои дети прибыли ко мне искусанными!

— Я расскажу, расскажу. В городе стало опасно находиться. Они убивали даже мулл. Они отбирали всё, что можно было отобрать...

Эмир снова дёрнул щекой.

— Ко мне в дом явились люди.

— Сербедары?

— В Самарканде все вдруг сделались сербедарами.

— Как они узнали, что моя семья находится у тебя? Хотя что тут спрашивать, шпионы Маулана Задэ знают все. Он ещё тогда, в первый раз, догадывался, где прячутся мои родственники.

Тунг-багатур кивнул:

— В дом твоей сестры они не приходили. Они знали, что твоей жены там нет.

— И что же сделали эти люди?

— Они привезли две больших арбы и велели твоим детям и твоей жене лечь на дно.

Тимур не смог скрыть удивления:

— Лечь на дно арбы?

— Да, хазрет. Потом они велели вынести из хлева, где стоял скот, всю солому и, прости, хазрет, велели накрыть ею тех, кто лежал. Я спросил, зачем они это делают, в ответ они велели лечь на дно и мне. Они были непочтительны. Я сказал им, кто перед ними, но они велели мне молчать.

Эмир усмехнулся:

— Они правильно сделали.

Тунг-багатур, пытаясь понять, что имеет в виду его господин, наклонил голову набок.

— Важно не то, что они вели себя непочтительно, важно то, что они вели себя разумно.

— Объясни, хазрет, мои старые мозги не в силах постичь твои мысли.

— Вывезти всех вас под гнилой соломой — это был, видимо, единственный путь спасти вас.

Старик молчал, он никак не мог расстаться с убеждением, что навязанное ему сербедарами путешествие было формой особо изощрённого унижения.

— Остаётся только установить, кто именно из сербедарских вождей решил оказать мне такую щедрую услугу.

— Они задушили людей, которых ты послал для спасения своей семьи.

— Правильно. Я бы и сам так сделал, будь я на их месте. Надо было чем-то подогреть ненависть к эмирам, бросившим город в трудный час.

Тимур ненадолго задумался, перебирая пальцами одной руки гранатовые чётки, лежавшие на синем шёлке его халата. Другой рукой он сделал знак, и из-за расшитой занавеси появился слуга. Тимур велел ему увести мальчиков:

— Они будут жить в саду, в алебастровом павильоне.

Потом эмир повернулся к сыновьям:

— Завтра мы поедем с вами на охоту.

Вслед за мальчиками ушёл и старик Тунг-багатур. Настало время выслушать Байсункара. В «грязевой» битве друг детства эмира получил почти такие же раны, что и сам Тимур, только в левую руку и ногу. Это, конечно, ещё больше сроднило их. Правда, теперь, когда Байсункар стал не способен к воинскому ремеслу, хазрет решил использовать его природную сообразительность и предусмотрительность на другом поприще. Он сделал его чем-то вроде визиря, советника, и, надо сказать, Байсункар справлялся со своими обязанностями, мог дать толковый совет, проникнуть в замыслы врагов.

— Как он себя ведёт? — спросил Тимур у вошедшего визиря.

Речь шла о появившемся неделю назад в Кеше подозрительном купце. Он сразу же стал добиваться свидания с эмиром, всячески намекая, что принёс известие чрезвычайной важности и мог бы принести огромную пользу Тимуру и всему его роду. После допроса с пристрастием, который учинил ему Байсункар, выяснилось, что прибыл этот фальшивый купец не откуда-нибудь, а из Хуталляна, прямиком от эмира Кейхосроу. Всегда, в любую минуту готовый к любым поворотам в своей судьбе и судьбах окружающих, Тимур тем не менее удивился. Есть о чём задуматься, когда к тебе посылает тайного посланца злейший враг твоего ближайшего друга. Самое плохое было в том, что посланец именно тайный. Открытое посольство можно было бы без зазрения совести повернуть от ворот Кеша обратно в Хуталлян и, известив Хуссейна, почивать на лаврах хранителя искренней дружбы.

Секретность посланца могла скрывать за собой очень многое. Тимур хорошо помнил кокандского вестника, явившегося в их с Хуссейном лагерь перед битвой с Ильяс-Ходжой. Допускал эмир даже ту возможность, что этот ряженый подослан самим названым братом. Слишком холодно расстались они, слишком многое легло между ними. Хуссейн вполне мог проникнуться желанием проверить — не слишком ли многое?!

Впрочем, названый брат никогда не отличался тягой к интригам, и его трудно было представить замышляющим какую-нибудь умственную каверзу. Жадность, лихость и заносчивость — вот основные краски, в которых рисовался его образ.