— Да ты что, старый чёрт, не видишь, что от тебя, почитай, весь эскадрон отстал! — Роман едва нагнал своего дядьку, который в азарте готов был в одиночку остановить конвой принца.

Опомнившись, Кирилыч оглянулся и увидел, что и впрямь, помимо Романа и его денщика Васьки, у которых тоже были добрые кони, весь остальной эскадрон и казаки растянулись вдоль дороги, трюхая на мужицких лошадках. И Кирилычу ничего не оставалось, как издали полюбоваться на алый плащ заморского принца, мелькнувший на отвалившем от берега пароме.

Впрочем, вечером вахмистр раздобыл другой трофей. Отправленный взять конный завод, Кирилыч по пути завернул на одну мызу и обнаружил там винокурню.

Глубокой ночью в лагере князя Барятинского поднялась великая тревога и учинилось немалое шумство. Поначалу послышался лошадиный храп и топот.

«Неужто битая шведская кавалерия на ночной поиск отважилась?» — удивился Роман. И впрямь, очумелые ото сна горнисты протрубили тревогу. Солдаты выбегали из палаток, а эскадрон Романа первым вылетел на дорогу, на которой мелькали огненные факелы. Но, к великому облегчению драгун, вместо посвиста неприятельских пуль долетела развесёлая песня: «Эх, чёрный глаз, поцелуй хоть раз!» И из темноты вылетели полупьяные казаки, гнавшие перед собой табун лошадей. Следом потянулись добротные фуры, уставленные винными бочками.

— А где же мой вахмистр? — сурово спросил Роман казачьего сотника. Тот только улыбнулся в усы и мотнул головой:

— Эвон, за бочкой на соломе храпака даёт.

— Кирилыч, где ты, старый чёрт? — окликнул Роман.

За пузатой бочкой послышалось шевеление и показалась голова Кирилыча, на которой вместо треуголки красовалась солома и сено. Роман поднял факел и выматерился: судя по всему, Кирилыч не в силах был встать — мог только сидеть! И всё же своего земляка он разглядел и пробормотал с горечью:

— Эх, Ромка, Ромка! Упустили мы принца! А я думал, поймаю его — и войне конец. Устал я воевать, Ромка!

— С кем это вы там беседу ведёте, Корнев? — раздался строгий начальственный голос.

Роман обернулся и увидел подъехавшего Барятинского с адъютантом.

«Опять Кирилыч нарвался на гауптвахту!» — досадливо подумал Роман о своём верном вахмистре. И чтобы отвлечь князя, сказал с умыслом:

— Тут, господин генерал, казаки целый табун пригнали — можете выбрать запасных лошадок!

— А что за бочки? — начальственная плеть указала на фуру.

— С мальвазией! — вынужден был сознаться Роман.

— То-то спиртищем воняет! Прикажите вылить, полковник, — не то казаки и так уже лыка не вяжут. В Потсдаме король Фридрих-Вильгельм сразу бы прогнал их сквозь строй со шпицрутенами! — высокомерно кинул Барятинский и отправился к табуну — выбирать лошадок.

— Да, одному ты, видать, князюшка, и обучился в Пруссии — как солдатскую спину драть. На сие пруссаки, говорят, горазды! — сердито выругался Роман и тут же спохватился: где же Кирилыч? Он поднял факел и вдруг увидел, как крышка одной из бочек поднялась и оттуда вынырнула омытая винищем голова вахмистра.

— Кирилыч, да ты же утонуть мог! — расхохотался Роман.

— И добро бы в водке, а то в яблочном винище каком-то — «сидр» называется! — сердито пробурчал Кирилыч, выбираясь из бочки. — Кислища, да и только!

— Ничего, Кирилыч, сказывают, в Англии некий герцог Кларенс в кислом вине утонул и вино того сорта с тех пор именуют кларет! — поддержал общий хохот подъехавший Бартенев.

— А не отпробовать ли и нам винца из какой бочки? — предложил Роман земляку, полковнику-новгородцу. Тот уже было согласился, но подскакавший генеральский адъютант привёз срочный приказ немедля снимать лагерь и отступать к кораблям. Поиск закончился.

Десанты Апраксина и впрямь здорово пошумели вокруг Стокгольма, разорив все металлические и военные заводы в окрестностях шведской столицы. Британская эскадра адмирала Норриса запоздала и объявилась у берегов Швеции только в сентябре, когда русские уже давно отплыли в Кронштадт.

Перед погрузкой десанта на корабль Барятинский отдал приказ перерезать сухожилия у оставленных на берегу лошадей. Бедняги падали на прибрежный песок, ржали мучительно, со стоном. И Роман вдруг подумал, что он тоже устал от войны. Кирилыч, пристреливая коней, плакал.

Луиза Маменс в свои тридцать лет прошла, что называется, огонь, воду и медные трубы. Сколько она себя помнила, мужчины всегда присутствовали в её жизни, хотя у неё было твёрдое правило: жить с ними, но никогда не увлекаться, любить только саму себя.

Сперва вокруг богатой купеческой невесты толклись бравые офицеры из шведского гарнизона, стоящего в Риге, и Луиза особо отмечала среди них черноусого красавца ротмистра. Арвид к ней посватался как раз накануне того, как корпус Левенгаупта покинул Ригу весной 1708 года. Отец не возражал против этого брака — старому бюргеру было даже лестно, что его дочь выходит замуж за шведского дворянина и офицера. Кто знал, что Арвида поджидает не слава и почести, а русская пуля в жестокой баталии под Лесной.