— Да и нам ли победить шведского короля! — шептались тайно. — Каролус наголову разгромил уже всех своих неприятелей: и датчан, и поляков, и саксонцев. Остались мы одни, грешные. И куда нам супротив шведа! Как бежало царское войско перед Каролусом из-под Нарвы, так и сейчас побежит! Никакие болверки тогда не помогут — войдут шведы в Москву, а царя Петра увезут в полон, как увезли когда-то ляхи Ваську Шуйского [13] .

Такие толки шли не только среди обывателей, но и на самом верху, среди старых бояр. Там, наверху, и стали первыми поговаривать о царевиче как скором преемнике Петра. Толки эти росли и ширились кругами, так что дошли в виде неопределённых слухов даже до шведского лагеря и король Карл стал подумывать: а не посадить ли ему, взяв Москву, на царский трон наследника Алексея, как посадил он на польский престол послушного ему во всём Станислава Лещинского? Слухи о разномыслии между царевичем и государем широкими кругами катились не только по Москве, но и по всей России и долетели до мятежного булавинского Дона. А оттуда быстро вернулись в Москву. Вскоре в Преображенский приказ, к страшному князю-кесарю Фёдору Юрьевичу Ромодановскому лазутчики доставили подмётные письма булавинцев, разбросанные по всей Москве. Чушь в подмётной грамотке написана была несусветная, но страшная: царевич, мол, по Москве с нами, донскими казаками, гуляет, и как увидит которого боярина, мигнёт казакам, и казаки, ухватя того боярина за руки и за ноги, бросают в ров. У нас же государя нет, это не государь, что ныне владеет, да и царевич говорит, что сам Пётр мне не батюшка и не царь!

«Так, так! Поклёп, конечно, великий, но всё одно надобно переслать грамотку государю, да и царевича известить! — По-стариковски князь-кесарь даже жалел юношу, невольно, одним своим пребыванием в Москве давшим повод для разных нелепых толков. — Но никуда не денешься: царь-то далеко от столицы, а Москву наследник крепит — отсель и ползут слухи о скором преемнике! Так что придётся навестить царевича, благо живёт по соседству, тут же, в Преображенском!»

Ромодановский, покряхтывая, залез в шубу, уселся в старомодный рыдван и отправился к Алексею с нежданным и страшным визитом. Ехать всего ничего, через два дома, но Фёдор Юрьевич строго соблюдал старомосковскую учтивость, и для почёта рыдван влекла целая шестёрка лошадей, запряжённых цугом. В дом к царевичу князь-кесарь вступил важно, как привык вступать в дома опальных вельмож, для которых его приезд был страшный и грозный знак. Но, к удивлению Ромодановского, Алексей не испугался, а, напротив, закричал с юношеской горячностью:

— Недосуг мне, Фёдор Юрьевич, сей казацкий поклёп разбирать! Сам ведаешь, что я ныне батюшкин указ исполняю, Москву креплю!

— Ведать-то я ведаю, государь-наследник... — Ромодановский прищурился из-под тяжёлых век, — да токмо напугал ты, царевич, вместе с Васькой Корчминым всю Москву своими болверками. Я вечор из Спасских ворот едва выехал, — такой перед ними ров выкопали, — а мостки-то через ров на живой нитке держатся!

— Скажу Корчмину, поправим! — пообещал Алексей.

— А может, не спешить с ними, болверками!.. — Ромодановский проговорил сие как бы в некоторой задумчивости; за Фёдором Юрьевичем тоже был закреплён болверк у Боровицких ворот, но со стройкой он не спешил.

Нынешний намёк князя-кесаря был куда как прозрачен, но царевич упёрся:

— Я батюшкин указ исполняю, Фёдор Юрьевич! И весь план, как Москву крепить, не мной и Корчминым, а самим государем утверждён! Посему и тебя прошу — поспеши, ради Бога, со своим болверком!

В ответ князь-кесарь зыркнул страшно и тем же вечером не токмо переслал Петру подмётную грамотку, но и некие свои размышления присовокупил: не напрасно ли ране времени болверки вокруг Кремля и Китай-города строим и тем людишек пугаем!

Царский ответ был скорым и не без насмешки: «Известно нам здесь учинилось, — писал Пётр, — что у вас на Москве немалый страх произошёл оттого, что стали крепить московские города. И то нам зело дивно и смеху достойно, что мы час от часу от Москвы дале, а вы в страх приходите...

А что крепят у вас города, и то мочно разсудить, что лучше: осторожность или оплошность? Хотя и простая, но верная русская старая пословица: «Осторожного коня и зверь не вредит!» И Корчмина не останавливайте. А о том сего строителя просите, чтоб скорее свершил и чтобы к нашему приезду поспел...»

Однако к приезду царя в декабре 1707 года царевич в Корчмин укрепления вокруг Москвы завершить так и не успели. Пётр сам объехал стройки, осмотрел бастионы опытным взглядом фортификатора, дал несколько полезных советов Корчмину, но в гнев не пришёл и общим усердием Алексея и его инженеров остался доволен.

— Молодец, Алёшка, сумел сдвинуть толщу боярскую! Почитаю, к лету, когда начнётся кампания, ты с Корчминым все болверки и бастионы уже сполна завершишь! — Алексей весь так и просиял — редко он слышал от отца доброе слово, а ведь доброе слово может и горы свернуть!

Но, неожиданно для Петра и его генералов, кампания 1708 года началась не летом, а зимой. Карл XII под самый новый год перешёл по льду скованную морозом Вислу и с севера обошёл драгунские полки Меншикова, прикрывавшие переправы у Варшавы. Один водный рубеж был потерян, и драгуны светлейшего начали отступать к Неману. Однако шведы не остановили кампанию, а, пройдя через Мазовшу и прокравшись лесами вдоль прусского рубежа, внезапно перешли Неман и ворвались в Гродно. Впереди во главе своих драбантов скакал сам король. Генерал Мюленфельс, один из любимцев светлейшего, уступил крепость без боя, а затем и сам переметнулся к шведам. Русская армия из-за такого неприятельского оборота оказалась разрезана надвое: драгуны южнее, а пехота севернее Гродно.

Горькая новость достигла Москвы в разгар новогодних праздников и быстро распространилась по городу. На машкераде в Головинском дворце всех гостей охватило внезапное волнение.

— Видите, как перешёптываются русские вельможи и генералы, сэр Чарльз? — намеренно громко спросил подвыпивший голландский посланник сэра Чарльза Витворта. — Говорят, шведский король на Висле обманул Меншикова и перешёл уже реку у Торна?

Багроволицый голландец, как насмешливо отметил стоявший неподалёку Алексей, под арабским машкерадным тюрбаном был похож на толстую тыкву. Напротив, английский посол в своём тёмном бархатном костюме испанского гранда казался ещё более костлявым и сухопарым. Алексей явственно слышал, как он небрежно бросил голландцу: