Шрифт:
— Где напарник-то твой? — подскочил к нему Роман.
— А сбёг! — равнодушно ответствовал одноглазый.
— Ах ты, циклоп! Да как же ты его упустил? — разозлился Роман.
— Откуда я знал, что у него на уме? — пожал плечами великан. — Наказали бы держать, так удержал бы. А коль нет — крикнул он мне с берега, что надоела ему уже царёва служба, и взял ноги в руки! Только, думаю, дальше дома родимого никуда не уйдёт! Там у него девка любая да матушка родная! — вслух рассуждал одноглазый.
— Ну а ты что следом за ним в бега не подался? — уже спокойно спросил Роман, понимая, что в сём деле он и сам оплошку дал: ведал, что рекруты бегут при первом же удобном случае, а оставил Тимоху без надзора.
— А куда мне податься? К князюшке на поварню?! У меня в Выбитях ни кола ни двора, а из всей родни одни собачки! — Пров покачал головой, словно убеждая в чём-то самого себя. И закончил твёрдо: — Нет, господин поручик, у меня ныне одна дорога — в полк! Авось и поймаю фортуну за хвост, как вот вы поймали!
— Возьми в караульне солдат — и чтоб к утру беглого доставить! — строго наказал Роман Кирилычу и в лодке буркнул циклопу: — Греби в монастырь!
А утром по петербургской дороге в Новгород вступили невцы-драгуны. Реяло полковое знамя, весело играли трубы — полк через весь город прошёл на Синий луг.
Полковнику Роману представляться было без надобности. Ренцель его помнил и сам вызвал в свой полк.
— Принимай эскадрон, Корнев, а к чину ротмистра я тебя представлю после первой баталии! — добродушно напутствовал его старый ландскнехт.
— Да скоро ли баталия, господин полковник? — У Романа загорелись глаза.
— Как это у вас, русских, говорят: «Не за горами!» — пояснил Ренцель. — Вчера был гонец от светлейшего. Сообщил — швед вышел из Саксонии и марширует к Висле. Так что и мы скоро будем править путь в те же края!
К вечеру, когда весь эскадрон примерял новую форму, прискакал злой как чёрт Кирилыч.
— Всю деревушку обыскал, нет Тимохи! — И добавил: — Скорей всего в раскольничий скит подался!
«Иль на Дон ушёл! — подумал Роман. — Таких вот Тимох и собирает под своё знамя мятежный атаман Кондратий Булавин».
Впрочем, на другой день Роману было не до поиска пропавшего рекрута. По новому приказу Меншикова полк был поднят по тревоге и двинулся в Речь Посполитую. Роман даже не успел попрощаться с роднёй, не ведая, что на много лет покидает тихий и благолепный Новгород.
МОСКВУ КРЕПЯТ
После принятия жолковского плана по указу государя началась великая работа по укреплению Москвы. Вокруг Кремля и Китай-города углубляли и чистили рвы, подновляли стены и башни, перед воротами возводили болверки и ставили на них тяжёлые пушки. С приездом царевича тяжесть работ возросла многократно. Алексей выполнял поручения батюшки с таким великим рвением, что старые бояре руками разводили: наследник-то куда как крутенек, сказывается, должно, отцовская порода!
Помня батюшкин совет, для скорости работ царевич закрепил за каждым боярином по болверку и бастиону. Бояре не токмо возводили бастионы за свой кошт, но и отвечали, чтоб работа была закончена отменно и уложилась в срок. Не хочешь, чтобы царевич отписал отцу о твоей нерадивости, — изволь поторапливаться! И потянулись мужики из боярских вотчин в столицу, так что к концу 1707 года Москву крепили боле тридцати тысяч работников. Крепили и подмосковные города: Можайск, Вязьму, Серпухов. И за всеми работами необходимо было бодрое око. Хорошо ещё, что вернулся скоро Василий Корчмин из Новгорода и взял стройку в столице на свои плечи. Ведь царевичу надобно было ещё и провиант для войска собирать, и рекрутов в Преображенском смотреть, и слать в армию обозы и пополнения. Война достигала своей вершины и, как воронка на стремнине реки, втягивала в себя новые тысячи и миллионы людей.
Трудности и тяготы для народа были превеликие. Алексей видел всё это, но когда сам намотаешься за день по стройкам и бесконечным смотрам рекрутских команд, перематеришься с нерадивыми подрядчиками и приказными крысами, то, кажется, и жалости ни к кому не ведаешь! Правда, после великих работ ног под собой не чуешь, засыпаешь вечером мгновенно, с чувством исполненного долга.
Великое чувство долга перед царём и Отечеством поддерживало в годы шведского нашествия тысячи молодых петровских офицеров, верящих в неминуемую викторию над шведом. Верил в неё, чем выше росли болверки и бастионы в Москве, и Алексей.
Однако размах военных приготовлений в самом сердце столицы московских обывателей не столько успокаивал, сколько пугал. На памяти народной было ещё Смутное время, когда так же вот крепили и Москву, и Новгород, и всё понапрасну: поляки вступили в Кремль, а шведы в новгородский детинец. Помнили и о боях, которые велись тогда прямо на улицах столицы. И ещё бы не помнить, ежели из-за них Земляной и Китай-город в один час выгорели!
И нынче, перебираясь через перекопанные улицы и с трудом объезжая болверки и бастионы, многие спрашивали себя: а не к новой ли великой смуте и сейчас дело идёт? И не потому ли крепят Москву, что царь Пётр не надеется остановить шведов на дальних рубежах?