Тут пришли за ним воины Асад-хана и взяли его вместе с конём. Офонас принялся со слезьми просить, чтобы не сажали в темницу, не казнили. А знал, что здесь, в землях Гундустана, скоры на расправу без суда. Спервоначалу казнят, голову срубят, а уж после разберут, виноват ли... И воины, посланные за Офонасом и его конём, не слушали Офонасовых слов и на слёзы его не глядели. А повели его через площадь большую; и не сказывали, зачем ведут.

Офонас пошёл, голову повеся; а коня его вели с большим бережением под уздцы. Люди на площади глядели, как ведут Офонаса и коня. Иные указывали на Офонаса пальцами тёмными, вскидывали руки, и смеялись. А много было и жонок, и тоже смеялись белыми зубами на тёмных лицах. И Офонас шёл в обиде и досаде. И всё мыслил в уме досадливо: «Эки веди да бляди!»

Во дворце повели Офонаса в покои. Асад-хан показался ему схожим со многими правителями, о коих он слыхал, а то и сам видал. Порою перебирал их в уме своём, и ему казалось, виделось в уме, будто все правители земель Востока сходны друг с другом — одеждами златоткаными, высокими тюрбанами, тёмными усами да бородами; тронами золотыми, слугами с опахалами павлиньими, лицами суровыми...

Но Асад-хан имел лицо молодое, усы вислые, бороду небольшую. А лицо его было смешливое.

Поставили Офонаса перед Асад-ханом. Тот глядел смешливо, и спросил:

— Ты кто, гарип, чужеземец? Мне донесли, ты из неведомых земель, где из облаков сыплется белый холодный пух и покрывает землю, будто пуховым белым одеялом холодным. Правда это, или же мне солгали? — Асад-хан сощурил глаза, чёрными щёлками глаза его сделались на миг один...

— Это всё правда, правду тебе сказали о той холодной земле, откуда я родом. Земля зовётся Русь, а мой город зовётся Тверь, а я зовусь Офонас, а по-вашему — Юсуф.

— Ты человек правой веры?

— Люди в тех землях, откуда я родом, почитают Ису-пророка.

— А почитают ли они Мухаммада? — спросил Асад-хан, немного подавшись вперёд с трона своего. Спрашивал строго, но глаза его оставались смешливы.

«Семь бед — один ответ!» — решил Офонас. И отвечал безоглядно:

— В тех землях, откуда я родом, не ведают о силе Мухаммадовых пророчеств...

— Стало быть, и ты не ведаешь?

— Ведаю, — сказал Офонас. И подумал, что в безоглядности своей ведь солгал. Ведали и в Твери и на Москве о вере магометанской. И звали её «татарской» да «нечистой».

— Ты отвечай прямо; не увиливай, как лисий хвост! Отвечай! Ты не человек правой веры?

Офонас подумал в страхе, что беда пришла большая. Что он мог отвечать на такой вопрос? И пал он, безответно, как немой, ничком, лицом в ковёр, у трона Асад-хана; и видел, как мелькнули в глазах сапоги красной кожи, золотом украшенные...

— Как ты посмел, не держась правой веры, называться именем правоверным? — Теперь Офонас не видел лица Асад-хана; лишь голос слышал. И голос был суров неподдельно.

И Офонас приподнялся на ковре, опершись на руки, и отвечал негромко:

— Юсуфом назвал меня царевич Микаил, сын правителя Рас-Таннура...

— Я легко изобличу тебя во лжи, — сказал Асад-хан. Однако не сказал, как может изобличить Офонаса. Да и сам Офонас не имел времени раздумывать о таком изобличении. Но всё же, по-прежнему опираясь на руки, осмелился возразить:

— Я истину сказал!..

— Как можешь ты, лжец, притворщик и нечистый пёс, говорить истину! Но я прощаю тебя. Я даю тебе четыре дня срока. Твой конь хорошо выкормлен и статями своими хорош. Если спустя четыре дня ты не примешь веру Мухаммада, я оставлю твоего коня в моей конюшне, а ты должен будешь заплатить мне тысячу золотых монет. Если же ты оставишь свою ложь и заблуждения свои и примешь правую веру, я возвращу тебе твоего коня и дам тысячу монет в придачу. И сможешь остаться шутом при мне. Движения и жесты твои забавны... — Затем Асад-хан обратился к своим слугам: — Отпустите его! — сказал. — Бежать этому лжецу некуда. Отпустите его без коня. Пусть помыслит!..

Офонас вернулся на постоялый двор. Кажется, никогда ещё не чуял так одиночества своего. Казалось, кругом одни лишь вороги, да насмешники, да жонки-бляди. Никогда ещё не хотелось, не желалось с такой силой — вернуться, вернуться! В Тверь, где всё привычное с детства, где могилки Насти и Ондрюши... А через четыре дня, это выходит, ежели по-русски сосчитать, на Спасов день, на Успенский пост... Сидел Офонас, глядел в стену глинобитную, чужую... Пальцы сложились, рука поднялась и сотворила крестное знамение...

Сердитый Офонас думал сердито:

«Налгали мне псы бесермены, говорили, будто много товара. А для русской земли и нет ничего. Всё товар для бесерменской земли, перец да краска, то дёшево. Те, кто возят волов за море, те пошлин не платят. А нам провезти товар без пошлинно не дадут. А пошлин много...»

Офонас вспомнил Мубарака и теперь и о нём думал сердито:

«...Д разбойников много, и на земле и на море. А индияны все разбойники, и ведь не християне они и не бесермены-магометане, а молятся каменным болванам, и ни Христа, ни Мухаммада не знают!..»