На выходе я столкнулся с бравым капитан – лейтенантом в морской форме. Лихо заломленная фуражка, чёрный, с иголочки китель, снежной белизны рубашка и безупречно отутюженные брюки говорили о том, что человек явился в храм науки не только за знаниями. Здесь было самое подходящее место для новых знакомств и деловых встреч, и форма являлась визитной карточкой её обладателя. В те далёкие времена военные находились в фаворе, в особенности моряки и лётчики. И редкая женщина не провожала нас взглядом, втайне мечтая познакомиться поближе.

– Какие люди! – искренне обрадовался я, энергично потряхивая руку статного капитана. – Какими судьбами?

– Только самолётом можно долететь, – расплылся в широкой улыбке мой старый знакомый, и его глаза цвета морской волны заискрились нескрываемым удовольствием.

С Альбертом Лысенко, а это был он, я впервые встретился на зимней сессии при необычных обстоятельствах. С неделю мы ходили мимо, кивая друг другу головами и не решаясь заговорить, соблюдая субординацию и сохраняя профессиональную независимость.

Но однажды, проходя по прокуренному коридору первого этажа с новым, только что взятым из библиотеки учебником подмышкой, я был остановлен густым баритоном:

– Эй, старлей, у тебя полчаса времени найдётся?

– Смотря на что, – неопределённо ответил я, повернувшись лицом к навязчивому парню. – А что, очень нужно?

Не отвечая на вопрос, капитан махнул рукой и пошёл вперёд:

– Пошли со мной, не пожалеешь.

Крайне заинтригованный, я, совсем этого не желая, как завороженный двинулся за ним.

– Да куда мы идём, – не выдержал я, догнав его у входа в аудиторию.

– Увидишь, – засмеялся капитан, открыл дверь и пригласил:

– Заходи.

Совершенно обескураженный, я перешагнул через порог и оказался в низенькой сводчатой комнатушке, где за столами сидели трое слушателей университета, отдельно от них – преподаватель с явными признаками лица кавказской национальности, перед ним разложены экзаменационные билеты, раскрытая замусоленная тетрадь и ручка – самописка.

– А– а– а, пожаловали голубчики, – потирая руки, кровожадно взглянул на нас профессор, и крылья его орлиного носа хищно затрепетали.

– Проходите и выбирайте билеты, – пригласил он, – и давайте свои зачётки. «Ни себе хрена! – подумал я. – И куда же ты меня приволок, морячок? И с какой стати я тебя послушался? Ну, будь, что будет. Парень, кажется, с нашей кафедры. Я видел его на лекциях. Не пойдёт же он на экзамен по молекулярной физике».

В билете, который я вытащил наугад, предлагалось сделать обзор русской литературы второй половины восемнадцатого века и рассказать о Ленинской теории отражения. Если первый вопрос трудностей не вызывал, то над вторым пришлось попотеть изрядно. Был большой соблазн заглянуть в книгу, с которой я пришёл на экзамен, но так ни разу и не открыл. Судьбе угодно было надо мной злорадно подшутить. Книга называлась «Введение в литературоведение», тот самый предмет, который я сдавал.

Не помню, что я лепетал на счёт теории отражения, но ангелы хранили меня, и в зачётке появилась вожделенная четвёрка.

Дерзкий капитан, подставивший меня, отвечал первым, и я был удивлён, когда замечал в его рассказе наглое враньё и личное отношение к происходящему в литературе двадцатого века. Но он говорил так быстро, что профессор, мне кажется, не успевал осмыслить пулемётные очереди его предложений.

В знак солидарности морячок дожидался меня за дверью, встретил традиционным вопросом «ну, как», и искренне обрадовался оценке, занесённой в зачётку на веки вечные.

– Капитан – лейтенант Лысенко Альберт Тихонович! – представился он. – Заместитель редактора флотской газеты. Прохожу службу в Североморске.

Фамилия его ни о чём не говорила, но Североморск меня заинтриговал. Это же тот самый город, за который мне сватали, выпроваживая из истребителей. Любопытно было узнать, как живётся в районах Крайнего севера, и мы познакомились.

Не знаю, кто был у Альберта отец, но своего сына он назвал оригинально. Язык сломать можно. Поэтому для простоты общения я стал называть его Аликом, хотя прожил он на белом свете на два года больше. Возражать капитан не стал:

– А, как хочешь, меня и на службе и в быту кличут так же.

Больше всего на свете Алик ценил свободу и независимость. Склонный к авантюризму, он смело ввязывался в дела сомнительного свойства, словно сознательно искал приключений на свою шею, потом долго отскребал себя от грязи и затевал интрижки сначала. Женщин он делил на три категории: простушек, потаскушек и солидных самостоятельных дам.

– А, в общем, женская половина человечества, – говаривал он впоследствии, – делится на два лагеря: на дам и не дам. Но лучше студенток не бывает. Не веришь – проверь…