У него вдруг мелькнула мысль, что в плавании он тосковал по всему, что связано с этой каютой. За спиной адмирала неотъемлемый портрет Акихито, только на нем император в штатском, и в чертах лица никакой воинственности. Рядом с портретом здесь также висит алтарь. Вдоль каждой переборки тянутся полки с книгами, а под ними карты. Одна дверь ведет в личные покои адмирала, другая сообщается с каютой давно умершего флаг-адъютанта, теперь переоборудованной под библиотеку. Там Фудзита собрал тысячи томов, посвященных Второй мировой войне. И как старику удается переваривать столько информации? Он до сих пор нет-нет да поразит собеседника своими энциклопедическими знаниями.

Столешница сверкает, как зеркало; на столе царит идеальный порядок. С краю плетенка из двух отделений с пометками: «входящая почта», «исходящая почта». В ящичке полированного эбенового дерева блокнот, карандаш, кисточка. Три телефона в ряд. Неизменный экземпляр «Хага-куре». Пол устлан ковром. Вокруг стола принайтованы к палубе пять обитых кожей стульев. Еще шесть втиснуты между книжными полками; два перед угловым столиком с установкой связи, за которой, мало чем отличаясь от предмета мебели, сидит писарь. Когда обсуждаются вопросы особой секретности, адмирал обычно отсылает его.

Брент уселся напротив адмирала; Дэйл, Йоси и Реджинальд разместились по бокам от него. Женщина откинулась на мягкую спинку, скрестила ноги, выставив на всеобщее обозрение изящные икры и лодыжки. Поскольку атмосфера адмиральской каюты не располагает к женскому присутствию, Дэйл выглядит здесь какой-то экзотической птицей. Скованные ее присутствием мужчины — кроме Фудзиты — ерзают на стульях.

Опять накатили воспоминания о ее нью-йоркской квартире. Господи, бывает же такое сильное влечение к женщине! Он реагирует на нее всеми внутренностями; в паху мгновенно образуется тугой узел. Сердце бешено стучит в клетке ребер. Пытаясь освободиться от наваждения, Брент упорно рассматривал портрет императора: отменно сшитый костюм, шелковый галстук, добродушно-снисходительное выражение лица. Сумятица в душе немного улеглась, а потом его отвлек голос Фудзиты.

Старик начал с обращения к Реджинальду Уильямсу:

— Как я уже говорил, лодки Сил самообороны потоплены. Весь наш подводный флот — это «Блэкфин».

Прежде чем лейтенант успел ответить, в дверь постучали. Вошел человек средних лет, одетый в мундир Сил береговой самообороны. Толстый, ростом чуть-чуть выше адмирала Фудзиты, он казался почти квадратным, такое впечатление, что высокого человека ударили чем-то тяжелым по голове и сплющили. Он выпирал из формы, точно поджаренная сарделька с лопнувшей оболочкой. Вразвалочку, боясь зацепить что-нибудь обширными ляжками, он промерил шагами всю длину каюту. Вытянулся в струнку перед адмиралом и посмотрел на него взором приговоренного к расстрелу, которому забыли завязать глаза.

— Вы не явились на совещание, лейтенант Кога, — коротко бросил ему Фудзита.

Брент сразу вспомнил этого человека. Восемь месяцев назад лейтенант Тадайоси Кога присутствовал на заседании штаба. И тогда, так же как теперь, на бедного толстяка вылилась вся неприязнь адмирала к Силам береговой самообороны.

— Прошу прощения, адмирал, — дрожащим голосом откликнулся он. — Дело в том, что экстремисты «Ренго Секигун» устроили демонстрацию… я имею в виду беспорядки… перед входом в док.

— Помните? — прошептал Брент на ухо Реджинальду. — Японская Красная Армия.

Уильямс кивнул.

— Писарь Накамура, — обратился Фудзита к рядовому, сидящему за угловым столиком, — свяжитесь с капитаном первого ранга Митаке Араи. Пусть поставит цепь охранников по периметру судна и вышлет роту для очистки прилежащих улиц от коммунистической заразы. В случае необходимости разрешаю стрелять.

— Адмирал, — произнес Кога с удивившей всех твердостью. — Наша рота уже на месте происшествия. Наряды токийской полиции тоже работают. Вы не можете самолично вершить правосудие.

— Прошу не диктовать мне, что я могу, а чего не могу, лейтенант! — Фудзита выбросил руку к портрету императора. — Меня поддерживает высшая власть — микадо. А токийская полиция и парламент пусть катятся к черту! — Узкие глаза немигающе уставились на лейтенанта. — Надеюсь, вы знаете, что такое ямато?

— Конечно, адмирал. Дух Японии.

— А «Йонага» — это и есть Япония.

— Да, но надо же быть благоразумными, надо подходить избирательно!..

Фудзита взял кисточку, быстро начертил в блокноте иероглиф и предъявил всем рисунок.

— Что это?

Дэйл и Уильямс обратили взгляд к Бренту, а тот вместе с Йоси и Когой изучал написанное. Он уже неплохо овладел японским, но иероглиф был ему незнаком.

— «Трусость», — перевел Йоси Мацухара.

Кога неуклюже потоптался на месте.

— Да, трусость. Но это китайский иероглиф, адмирал.

Продолжая буравить взглядом Когу, Фудзита взял со стола «Хага-куре».

— Об этом сказано здесь, в нашей священной книге. — Старик уронил том и сложил скрюченные пальцы пирамидой. — Китайский иероглиф, обозначающий «трусость», состоит из иероглифа, обозначающего «избирательность», в сочетании с иероглифом, обозначающим «ум». — Он ударил кулачком по кожаному переплету. — Так что если прибавить избирательность к природному уму, станешь трусом.