Шрифт:
получали только ночью, и то в недостаточных количествах: что могли натаскать
на себе и переправить на лодках -- другой переправы еще не было --
солдаты-подносчики? А еще хуже обстояло дело с питанием. Горячую пищу
удавалось доставлять только ночью. За ней ходили с термосами наиболее
храбрые и выносливые солдаты. Но и им не всегда удавалось благополучно
совершать свои опасные рейсы. Многие тонули в реке с термосами и
противогазными сумками, набитыми хлебом. Да и те, что все-таки добирались к
ротам, часто снимали со своих плеч пустые термосы: суп вытекал в пробитые
пулями отверстия. Это было обиднее всего. За семь суток солдаты исхудали,
лица их заросли щетиной, губы потрескались, в глазах -- горячечный блеск.
В особенно тяжкую и горькую минуту -- предел бывает и солдатскому
терпению -- сорвется у кого-нибудь непрошеное:
– - До каких же пор на этом проклятом "пятачке"?!
Солдат, сидящий в своем окопе и видящий перед собой лишь маленький
клочок земли, откуда в него все время стреляют, естественно, не может
проникнуть своим, пусть даже очень цепким, умом в существо оперативных
замыслов командования. Семь суток подряд вели солдаты кровопролитный бой, а
он, как им казалось, не давал никаких результатов -- только погибали
товарищи, с которыми так много пройдено и пережито. Немцы же по-прежнему
сидели на меловой горе и стреляли оттуда из пулеметов и минометов.
– - Что же это такое делается?..
– - А ты не хнычь!
– - Сам ты хнычешь!.. Говорю просто! Должен конец этому быть.
– - Без тебя думают об этом...
– - А я и ничего. Что ты пристал ко мне? Вон, смотри, кажись, опять
идут!..
Командир дивизии ни днем, ни ночью не покидал своего наблюдательного
пункта, который был теперь сооружен почти у самого берега реки. Чутко
прислушивался к охрипшим телефонам. Из соседнего перекрытого окопа,
соединенного с генеральским блиндажом ходом сообщения, долетали слова:
– - Что, залегли?.. Хорошо!.. Понял хорошо, говорю!.. Сколько?.. Новых
"карандашей" не будет сегодня... Передайте приказ "хозяина"...
– - На "пятачке", на "пятачке"! "Хозяин" требует обстановку.
На НП пришел полковник Демин. Этой ночью он возвратился с "пятачка",
где ему удалось собрать на несколько минут парторгов полков и батальонов и
провести с ними короткое совещание. Начподив еще не успел привести себя в
порядок. Он был весь черный не то от пыли, не то от пороховой гари.
– - Иван Семенович...
Но генерал не дал ему досказать.
– - Большие потери? Вижу и знаю!
– - Сизов оторвался от стереотрубы.--
Знаю, Федор Николаевич! -- твердо повторил он, на его левой щеке чуть
приметно вздрогнул мускул.-- Если б можно было сказать солдатам, зачем я их
туда послал... К сожалению, пока этого говорить нельзя. Операция рассчитана
на внезапность, подготавливается втайне. Вы думаете, Федор Николаевич, я не
знаю, что многие вот в эту самую минуту ругают меня: "Что ему, генералу,
сидит себе на том берегу..."
Демин тоже хорошо знал, что главное готовится не здесь, а севернее,
против Белгорода. На дивизию же Сизова выпало самое тяжелое и самое,
пожалуй, незаметное в военном труде -- отвлекать противника, сковывать его
силы.
– - И все-таки мы должны гордиться, Иван Семенович, что именно нашей
дивизии поручили эту операцию.
– - Конечно!
– - генерал вновь оторвался от стереотрубы и вдруг спросил:
– - Ко мне сейчас приносили наградные листы на санитаров. Я их подписал. Но
мне кажется, мало представлено. Вы проверьте, пожалуйста, чтоб все санитары,
участвующие в выносе раненых, были награждены. Не забудьте.
– - Хорошо, я проверю,-- сказал Демин.
– - И, если у вас есть время, сходите к пополнению,-- попросил генерал.
Начподиву очень не хотелось оставлять генерала одного в этот трудный
для него час, но он должен был сказать несколько слов молодым бойцам. И,
распрощавшись с Сизовым, Демин отправился в село Крапивное, где принимали