Лайнелу такая театральность показалась излишней, но, стиснув зубы, подчинился. Зеленоватый свет, просачивающийся сквозь листья деревьев, напомнил ему Оксфордский Дом орхидей, в котором они тогда встретились с Теодорой. Не сразу, но мужчина понял, что имела в виду мамбо: вокруг, едва видные меж корней деревьев, находились воткнутые в землю странные куски древесины. Все они были разными по цвету и размеру, на некоторых еще оставались следы краски, но на большинстве не было никаких отличительных признаков. Лайнел нахмурился.

— Что, черт возьми, все это значит? — спросил он снова поворачиваясь к мамбо. Этель молча подошла к матери и та положила усыпанные перстнями руки на плечики девочки. — Это что, кладбище?

— Хороший вопрос, — ответила мамбо. — Полагаю, что в каком-то смысле это так, хотя вряд ли оно похоже на какое-либо другое из виденных вами в путешествиях. Здесь похоронен только один человек. То, что вы видите вокруг — это не кустарные надгробные плиты.

— Я уже заметил, что на них ничего не написано, но…

Лайнел умолк на полуслове, увидев, что на одной из досок можно было различить несколько букв. Не отпуская руки Теодоры, он подошел поближе к куску древесины, отполированному водой и временем. Наконец, ему удалось прочитать фрагмент слова: «ЕФОНА». Тут он, наконец, все понял и в изумлении посмотрел на мамбо.

— Разумеется, это кладбище. Здесь захоронен корабль. Получается, вы храните здесь обломки «Персефоны», которые река выплеснула на берег!

— То, что Миссисипи пожелала нам отдать, — кивнула мамбо. — Остальное принадлежит ей, включая членов экипажа. Мощная сила приковала их к реке и мы не в состоянии с ней бороться. Любые попыткаи что-то отнять заканчиваются печально: достаточно вспомнить, что случилось с тем парнишкой из Ванделёра, когда он решил понырять вокруг затонувшего брига. Больше сорока лет мой народ каждую ночь обыскивает берег Миссисипи и приносит сюда все, что может найти. Здесь, в сердце болота, мы, мамбы, пытаемся объединить все силы, чтобы успокоить души, затонувшие вместе с «Персефоной», но мы бы ничего не добились без помощи жителей болот. Наши ритуалы, песнопения, даже амулеты ничего не стоят без их веры.

— Да, но что-то не похоже, чтобы эта вера сильно помогла. Возможно, ваша магия могла быть полезна в прошлом, но она не смогла спасти от лап этих тварей ни несчастного Джона Ривза, ни вчерашних жертв в отеле мистера Арчера.

— Если все это произошло несмотря на наши бдения, Леннокс… что ж, ты можешь себе представить, что могло произойти с Ванделёром без наших усилий?

Голос мамбо Альмы прозвучал вдруг так устало, что Лайнел не решился на дальнейшие расспросы. Он обошел полянку по периметру, рассматривая обломки: вот кусок мачты, там на ветвях развешаны веревки, здесь ручка от штурвала Шарля Эдуарда Делорме. Было очень странно видеть перед собой все это. Теодора прошептала:

— Ты еще не видел самое лучшее… или худшее, смотря с какой стороны посмотреть. Обернись.

Лайнел повиновался и чуть не вздрогнул от неожиданности. Недалеко от них, среди деревьев, был кто-то еще. Женщина, которую он видел лишь на фотографиях, стояла, утопив ноги в топком грунте, словно один из кипарисов, и со скрещенными на груди руками. Лайнел осторожно приблизился, отказываясь верить своим глазам.

— Ростра «Персефоны», — пробормотал он. Статуя почти вдвое превышала рост молодого человека. — Как она могла так сохраниться, проведя почти полвека под водой?

— На самом деле, она пробыла там всего пару часов, — тихо ответила мамбо Альма. — Это первое, что вернула нам река на следующий день после кораблекрушения. Моя мать стояла на берегу, пытаясь хоть что-то разглядеть в воде и надеясь, что кто-то из моряков смог спастись. Она уже собиралась вернуться в барак, когда увидела ростру, скользящую по реке, словно деревянная русалка.

— Поэтому на ней еще сохранились следы краски, — добавила Этель.

— Виола Ванделёр, — прошептал Лайнел. Он вытянул шею, пытаясь получше разглядеть черты ее лица. Этель была права — в глазах еще оставалась голубая краска, увенчанные венком, развевающиеся от невидимого бриза волосы до сих пор не утратили своего блеска.

— Это Виола Ванделёр снаружи, и Мюриэль Ванделёр изнутри, — мрачно ответила мамбо. Ради твоего же блага, Леннокс, не подходи к ней слишком близко. Ты даже представить себе не можешь, сколько зла окружает этот предмет.

Лайнел поднял было руку, чтобы потрогать гранат, но не смог, так как Теодора оттолкнула его, заставив отступить назад.

— Значит, дневники Виолы рассказали нам правду. Маленькая сестричка владела черной магией и вы считаете, что каким-то образом она могла заключить свой дух в эту скульптуру.

— Это была не черная магия, — ответила Этель, — а магия вуду. Мюриэль была ведьмой.

— Ученица ведьмы, если быть точным, — поправила ее мать. — Она обладала большим потенциалом, чем любая из известных мне мамб, но ей не хватало самого главного — сердца. В ее сердце не было даже искры света.

— Вы упомянули, что ваша мать жила в бараке, — вмешалась Теодора, с некоторой опаской поворачиваясь спиной к ростре. — Она была одной из рабынь на плантации Ванделёр?

— Совершенно верно. Ее звали Мэй Куин и она принадлежала Джорджу Ванделёру, отцу Виолы и Мюриэль. Ее любили все чернокожие в округе, многие утверждали, что она была что-то вроде сказочной феи, способной вылечить любую рану и угадать, что человека беспокоит лишь взглянув ему в лицо. Помимо этого, она обладала более высоким статусом, чем большинство других рабов: вместо обработки полей она занималась управлением домашнего хозяйства, будучи кем-то вроде экономки. Для Виолы она фактически стала матерью и подарила ей больше ласки, чем сама Мари-Клэр Ванделёр, которая никогда не обращала внимания на дочь.