Пётр — Меншикову

Благодарствую вашей милости за поздравление о моём пароле, еже я учинить принуждён для безвестного сего пути, дабы ежели сироты останутся, лучше бы могли своё житие иметь, а ежели благой Бог сие дело окончает, то совершим в Питербурху.

Тайное венчание — о нём покамест никто не знал, кроме его участников, — преобразило Катерину.

Услужница с робкими манерами, осторожными движениями, старавшаяся пореже попадаться на глаза хозяевам Преображенского, даже благоволившей ей царевне Наталье, как-то сразу распрямилась. Прежде торопливые семенящие мелкие шажки сменились шагом твёрдым, уверенным, спокойным. Она как бы почувствовала на себе избраннический перст. Вещественным о нём напоминанием и стал царский обручальный перстень, который она, недолго поносив, спрятала, а взамен надела другой, плотно сидевший на пальце.

— Кабы не утерять, — объяснила она Наталье. — А ещё — от глаз завистливых, злых, от языков чумных. Опасаюсь...

И речь её переменилась: стала ровной, незаискивающей. Стала брать уроки у подьячего в Приказной канцелярии.

Служанка Марта, в святом крещении Екатерина, — Трубачёва, Василевская, Сковородская, как только её ни прозывали, — мало-помалу становилась государыней царицей Екатериной Алексеевной.

Теперь она нимало не сомневалась в прочности сказочной перемены своей судьбы. Залогом её неизменности стал сам Пётр, его твёрдость, его надёжность.

Любил ли её Пётр? Прежде, когда их близость была в известной мере случайной и кратковременной, то была скорей привязанность — плотская, мужская.

Ныне, когда они жили под одним кровом и спали в одной постели, она уже не сомневалась — любил! Среди множества своих больших, важных, государственных и тревожных дел — любил.

Екатерина расцветала на глазах — только любовь может столь сказочно преобразить женщину, возвратив девичество и всё связанное с ним: бархатистую, с лёгкой смуглянкой кожу, упругость тела, искрящиеся глаза, счастливую улыбку, не сходившую с уст, летящую походку, грацию движений.

А к царю вернулась жадность возлюбленного. О, они были парой, рождённой друг для друга. И жадность Петра сторицей вознаграждалась Катериной.

Пётр перестал ходить в токарную. Он набрасывался на неё по утрам — будил, если она спала. Он затаскивал её в опочивальню с вечера, сразу после ужина. И начиналась та сладостная телесная борьба, в которой каждый попеременно становился победителем, где она уступала, но и требовала — мягко, по-женски умело, раззадоривая его всё сильней и сильней.

Царь забросил все дела и пропадал в Преображенском. А Преображенское всё видело, всё замечало десятками пар завистливых женских — да и мужских — глаз. Преображенское как бы затаило дыхание, с жадным вниманием вглядываясь в едва ли не сотрясавшийся фахверковый домик царя.

Тайна открывалась сама собой. Впервой царь-государь был столь открыто поглощён любовью. Стало быть, это нечто серьёзное, венец его жизни — эта Катерина-услужница.

Первой стала обращаться к ней с подчёркнутой уважительностью царевна Наталья. За нею — царица Прасковья. И все поняли: по-старому более нельзя. И переменились. Стали низко кланяться при встрече, бросались оказывать услуги, которых прежде требовали от неё.

И все продолжали придирчиво изучать царскую избранницу. Хороша? Пожалуй, но уж на царской-то дорожке попадались и покраше. Взять ту же Монсовну — экий цвет лазоревый. Видно, в этой, в Катерине, было нечто такое, некая особливость, тонкость, притягательность, телесный магнетизм, чего не было в других царских метресках. Что это было такое, мог сказать лишь сам царь, а все остальные обитательницы Преображенского терялись в догадках.

— Нет, тут дело нечисто, — шептались, — тут чары, зелье приворотное, иноземное. Ясное дело — лютерка она, а они искусны в колдовстве да в чернокнижии. Нечисто дело... — Высматривали да допытывались, но так допытаться и не могли.

А тем временем Наталья приставила к Катерине трёх комнатных девушек для услуг. Стало быть, дело-то серьёзное, стало быть, опасно шептаться и слухи разносить про колдовство — свиреп царь, эвон как в пыточном-то застенке вздёргивают тех, кто распустил языки. Примолкли... Пробовали расспросить девушек — не могли они своей новой госпожой нахвалиться.

Катерина была добра к ним. Прошлое не забывается, особенно когда ты не успел сильно отдалиться от него и когда всё ещё опасаешься ненароком в него вернуться. От прошлого у неё остались сильные руки работницы, проворство и умение, хозяйственность и доброта. Доброта человека, прошедшего всё — огонь, воду, медные трубы и чёртовы зубы. И ничего не забывшего. Ей выпал дивный жребий, и потому она хотела ладить со всеми и быть доброй. Она испытала подневольное состояние, и это усиливало в ней приливы доброты.

А потом... Она была царицей покамест лишь в постели государя. К ней пока ещё никто не обращался: ваше царское величество, государыня царица. Официальной церемонии не было, не было и приказа относиться к ней как к венчанной царской супруге.

Она не торопилась. И не торопила. Она понимала: время всё поставит на своё место. В ней было вдосталь природного здравого смысла. И потому её комнатные девушки Настёна, Феклуша и Палаша преисполнились любви и преданности к своей госпоже, обращавшейся с ними как с ровней.