Вдруг крыша над конюшней с глухим треском проломилась, и все, кто сидел на ней, провалились вниз. Дико заржали напуганные лошади, завопили искалеченные, барахтающиеся под обломками и копытами обезумевших лошадей люди.

Толпа на площади с ужасом охнула и откачнулась от конюшни. Кто-то кинулся — отворил ворота… Несколько лошадей вырвалось на волю, и они понеслись прямо в толпу. Полетели на землю хоругви, иконы… Толпа в ужасе качнулась в сторону, смяла нерасторопных и упавших, хлестнулась о стены домов, заглушив паническим вздохом глухой зойк [13] раздавленных, и вдруг замерла, остановленная чьим-то ликующим воплем:

— Царь!

Иван стоял на паперти в окружении воевод и угрюмо смотрел на оторопевших, словно бы захваченных врасплох на какой-то шкоде людей.

Беззвучно, понуро стояли люди, ещё не освободившиеся от наполнявшего их ужаса, но уже охваченные другим, не менее гнетущим чувством — чувством вины перед тем, ради которого они пришли сюда.

Валялись на снегу затоптанные хоругви, разбитые иконы, билась в сугробе с поломанными ногами лошадь, из конюшни доносился негромкий, но хорошо слышимый в наступившей тишине зов: «Спасите! Спасите!»

Ни один человек не кинулся на помощь к взывающим, никто не пошевелился даже: люди или не слышали, или боялись теперь уже хотя бы малейшим движением отягчить свою вину. Они словно пристыли к земле, беспомощные и кроткие, всем своим видом, своей жалкостью, кротостью показывавшие свою покорность, своё смирение и этой покорностью, этим смирением старавшиеся заменить все те почести, которые они собирались оказать ему — так угрюмо и недружелюбно взирающему на них с высоты паперти.

Даже юродивые угомонились и сникло сидели на ступенях с раскрытыми ртами и выпученными глазами.

Иван вдруг спустился по ступеням к одному из них, присел на корточки, строго спросил:

— Скажи: будет мне удача?

Юродивый сжался, заскулил, как от щекотки, по синюшным губам потекли слюни.

— Скажи, — настойчиво потребовал Иван. — Будет мне удача?

— Дай гривну, — сказал плаксиво юродивый.

— Богатым станешь…

— Дай! — громко и грубо потребовал юродивый и толкнул Ивана в плечо.

Иван не рассердился, только отсел чуть подальше. Снял с пальца перстень, протянул его юродивому.

— Вот — вместо гривны…

Юродивый схватил перстень, зажал его в ладони, даже не взглянув на него, и долго сидел без движения, прижав к животу руку с перстнем.

Иван терпеливо ждал. Юродивый снова заскулил, затряс головой, разжал ладонь и выбросил перстень в снег.

— Дай гривну!

Нищие кинулись к перстню, учинили драку. Васька Грязной проворно сбежал с паперти, плетью, как собак, разогнал их. Нищие беззвучно расползлись в разные стороны — кто-то из них уполз вместе с перстнем.

— Васька! — нетерпеливо приказал Иван. — Сыщи гривну.

Васька Грязной крикнул в толпу:

— Эй, люди, кто одолжит царю гривну?

Из толпы вышел человек, расстегнул шубу, вынул из-под широкого пояса серебряную гривну, протянул Ваське.

— Кто будешь? — спросил Васька.

— Евлогий, купец.

— Год будешь беспошлинно торговать в сем городе, — сказал ему Васька и отнёс гривну царю.

— Вот тебе гривна, — подал Иван юродивому серебро. — Скажи теперь: будет мне удача?

— Гы-гы!.. — засмеялся юродивый беззубым ртом, погладил гривну ладонью и спрятал её куда-то в свои лохмотья.

— Скажи, — настойчиво допытывался Иван, — будет мне удача?

— Носи крест и вериги, — сказал юродивый.

Иван резко выпрямился, долгим, тяжёлым взглядом посмотрел на юродивого, словно испытывал его, но юродивый уже отвернулся от Ивана, забыл о нём. Иван поднялся на паперть, подоспел к священнику, скромно стоявшему позади всех, решительно снял с него крест и повесил на себя.

— Коня, — сказал он глухо.

Иван жил в простой деревянной избе, выстроенной на окраине Можайска ещё прошлой весной, перед Ливонским походом. Жил скупо, строго… При нём были только Федька Басманов с Васькой Грязным да несколько слуг.

Изба была разделена на три части: в одной, самой маленькой, была царская спальня и молельня — Иван не любил по утрам ходить в церковь и молился в своей молельне; в другой жили Федька и Васька; третья, большая и просторная палата, служила трапезной, здесь же Иван выслушивал челобитчиков, сюда созывал на совет воевод.