Ей следовало бы лучше держать себя в руках. Нельзя было потакать желанию, пусть даже такому настойчивому, снова увидеть себя на экране. Где-то в подсознании у нее всегда шевелилась мысль, что возвращение к старым фильмам ничего, кроме беды, принести не может. Ей и самой не следовало бы их смотреть, и уж тем более не показывать Джейн.

И все равно ей хотелось понять, что скрывается за тусклым, упершимся в одну точку взглядом Джейн. Что в нем застыла старая зависть, это ясно, – старая и тлеющая, которая с годами немного поутихла, но так до конца и не исчезла.

Как-то, во время одного из запоев Джейн, эта зависть проступила наружу, и ее уродливый лик был незабываем. Даже сейчас он порой возвращался – туманный призрак, покачивающийся на пороге двери, стискивающий, чтобы не упасть, ее ручки, выплевывающий яростные слова, от которых приходил в движение, опасно сгущаясь, сам воздух в комнате.

– Ну да, конечно, ты была такая великая! Такая неотразимая! – Джейн поливала ее словами, словно ядовитой жидкостью. – Ну да, конечно, это все говорили. Какая ты замечательная. Да, раньше говорили, потому что ты была нужна. Но разве сейчас это кто-нибудь говорит? Да кто ты такая? Просто старуха. Да еще и калека в придачу. А ну-ка станцуй, и мы посмотрим, какая ты у нас красотка – нынче! – Джейн замолчала, не сводя с Бланш долгого взгляда, в котором сверкала злоба. – Ну да, конечно, вид у тебя и нынче вполне ничего. Но это все, что у тебя есть. А у меня – талант! Пусть даже никто этого не замечал… Он и сейчас никуда не делся. А ты, ты… ты ничто! Жалкое ничто! Так и не надо вести себя со мной, как… королева. Ты – ничто! Вообще ничто! И не пытайся делать вид, будто ты выше меня!

При этом воспоминании Бланш передернуло, и она подумала: а что, если и сейчас фильм навел на нее те же мысли? «Забудь о прошлом, – мысленно прикрикнула она на себя, – сотри его из памяти!» И Джейн тоже нужно от него избавить. Пусть призраки, как им и положено, растворятся во мраке и забвении. Ее взгляд остановился на Джейн, она облизнула губы, собираясь сказать что-то и словно ожидая в тревоге, что сам звук собственного голоса возвестит о приближении какого-то страшного несчастья.

– Джейн?..

Не давая ей продолжить, Джейн поднялась со стула, пересекла гостиную и, не говоря ни слова, выключила телевизор. Девушка с угольными глазами и фальшивой улыбкой на губах превратилась в лихорадочно бегущие, изломанные полосы света и исчезла навсегда. Настольная лампа, казалось, внезапно вспыхнула ярче, отбрасывая желтые пятна света на густой ворс ковра. И напротив, тени за кроватью и в дальних углах гостиной сгустились и поползли вперед. Бланш удивленно подняла брови и, увидев, что Джейн повернулась к ней, выдавила слабую улыбку.

– А я… я как раз собиралась попросить тебя выключить эту штуку.

Глаза Джейн блеснули в полумраке. Наступило недолгое молчание, оборванное нервным смешком Бланш.

– Знаешь, думаю, не стоить нам больше тратить время на эту старую чепуху. Такой бред…

Джейн едва заметно пожала плечами и направилась к двери. Бланш нагнулась и развернула инвалидное кресло.

– Зайдешь попозже? – нервно спросила она. – Поможешь мне перебраться на кровать?

Джейн остановилась на пороге. Очертания ее приземистой плотной фигуры скрадывал царивший в коридоре полумрак. И вновь в ее глазах мелькнуло какое-то с трудом сдерживаемое болезненное чувство. Но голос, когда она заговорила, прозвучал ровно и бесстрастно:

– Ну что ж… если тебе угодно… – Не договорив, Джейн повернулась и вышла в коридор.

Бланш сидела совершенно неподвижно, слегка наклонившись вперед, и смотрела ей вслед. Казалось, тишина волною накатила на весь дом, заставляя тени колебаться вокруг. Бланш медленно опустила руку к колесу кресла, подумав, что, если подкатиться к окну и раздвинуть шторы, она увидит ночь и звезды. Внезапно она остановилась, вся съежившись, как от удара: это Джейн с оглушительным грохотом захлопнула дверь в свою комнату в противоположном конце коридора. И весь дом словно бы с возмущением откликнулся на этот грохот.

На какое-то время Бланш замерла, напряженно ожидая возвращения тишины, несущей покой нервам, которые так и зазвенели от стука двери.

Когда ее перевезли из больницы домой и подняли наверх, в эту комнату, она решила, что тяжелый карниз, нависающий снаружи над окном, надо будет убрать. Еще раньше, почти сразу после несчастного случая, сняли и продали на металлолом отлитые в том же духе тяжелые ворота перед подъездной дорожкой. Ей не хотелось, чтобы хоть что-либо доме напоминало о случившемся. Впрочем, тогда она больше думала совсем о другом, с ужасом привыкая к беспощадной мысли; что ходить ей уже не придется, так что дело со дня на день откладывалось, и в конце концов все осталось, как было. А потом, с годами, глаз настолько привык к окружающему, что и вовсе перестал замечать ажурный рисунок железного карниза в стиле пламенеющей готики.

Этим утром окно было открыто, и, подъехав к нему вплотную, Бланш подставила лицо легкому весеннему ветерку. Вдруг косо упал луч солнечного света, и на какой-то момент она вернулась на тридцать лет назад и вновь превратилась в девушку с серебристыми волосами. Нельзя сказать, что это был обман зрения, ведь Бланш и сейчас не утратила прежней красоты. Ее почти безупречные черты, еще острее подчеркнутые шевелящейся внутри болью, успешно сопротивлялись непрерывному воздействию беспощадного времени. Порою даже казалось, что инвалидность придавала Бланш тонкое, едва уловимое очарование, в своем роде превосходящее броскую красоту ее юных лет.