Шрифт:
Ветер.
«Отрекся от данного мной имени, тварь. Я же простил! Чего ему еще не хватает?! Я-простил-его!!»
Эхо…
Шредер задумчиво прикрыл глаза, вертя в руках бумагу.
Что он хотел сказать этим?
Медитирует и слышит их? Нет. Караи писала, что он не впадает в транс.
Эхо? Что значит эхо? И почему он ни единым словом не упомянул столь драгоценного малявочного черепашонка?
Взяв со стола небольшую рацию, Шредер сухо усмехнулся, прежде чем нажать на вызов.
«Пора кому-то начать пользоваться подаренным мной телефоном».
– Сынок, – Сплинтер опустился рядом с Рафаэлем, погладив его по плечу. – Выслушай меня.
Тот кивнул, продолжая смотреть в стену, на которой влажно поблескивали красные иероглифы.
– Боль со временем утихнет, только дай ей это сделать. Не смотри во вчера, где исправить ничего невозможно, обернись на сегодня и завтра…
– Нет этого «завтра», Мастер, – глухо перебил Раф, даже глаз не скосив. – Теперь-то уж чего?..
Сплинтер качнул головой.
Он понимал своего сына, как никогда хорошо, наверное, потому что сам так же когда-то переживал смерть Тенг Шен, свернувшись клубком и не желая ни дышать, ни шевелиться, мечтая только уйти следом за ней, бросив этот опостылевший несправедливый мир.
Его удержали пальчики, цеплявшиеся за слипшуюся ненавистную шерсть и заползшие к груди крошечные существа, что нуждались в тепле его тела.
Да, он хотел, чтобы эта никчемная оболочка остыла и отболела, отпустив его следом за любимой женщиной… Хотел, но они не могли выжить без него, эти странные малыши… они удержали…
– Ты очень нужен Кодаме, – Сплинтер погладил Рафаэля по голове и осторожно взял располосованную руку, начав ее бинтовать. – И каждому из нас. Я понимаю твою боль, но жизнь продолжается.
Раф прикрыл глаза.
Он ожидал этих слов – да, жизнь продолжается, да, нужен Кодаме, нужен отцу, нужен Лео… всем он тут нужен, и знает это, только вот себе самому не сдался ни на кой уже.
Не удержал, не смог уберечь самое дорогое, не защитил.
Чего обещал, того и не сделал, и не надо рассказывать, что не в его это было власти… были же сны, значит, Кадзэ был еще жив, и сегодня вот ночью после возвращения с похорон накатило…
– Ты решил как?.. – Лео словно спотыкается об продолжение вопроса и замолкает.
Раф кивает, бережно оборачивая пропитанными маслом бинтами голову Кадзэ.
– Винсент… то есть Юки, просил осмотреть тело. Они с Донни хотели понять…
Раф мотает головой. Резко и зло.
– Лео, – сиплым выдохом летит из сорванной в вое глотки. – Я все понимаю и всех, но дайте мне… дайте пока еще время есть побыть с ним, ладно? Я сам похороню…
Брат кладет руки поверх его ладоней и на миг сжимает до хруста.
– Хорошо. Только знай, что это для всех невосполнимая потеря. И знай, что мы рядом с тобой. Ты не один, Рафаэль.
Сплинтер затянул узел на бинте и всмотрелся в рисунки. Его Рафаэль никогда не увлекался японской культурой, принимал ее как часть их жизни, в чем-то просто терпел, в чем-то пробовал оспаривать и раздвигать границы дозволенного сэнсэем. Отчего же теперь он вдруг пишет иероглифы на стенах своей комнаты, безжалостно раздирая раны на руках?
– Я их видел сегодня, – Раф провел пальцами по картинкам. – Глаза закрываю и вижу стены… и свет… Никто не понимает, что он не любит свет. Там, в этом Раю, о котором Вы рассказывали, там же везде светло… как он там будет, без меня?
Сплинтер опустил голову, продолжая удерживать кисть Рафаэля в своих руках.
Он не знал, что сказать сейчас.
О том, что со временем все отболит – бесполезно.
О том, что есть ради чего и ради кого жить – сказано.
О чем? Как сейчас поддержать сына, который и в юные годы не очень-то нуждался в этом?
– Спасибо, Мастер, – кивнул Раф, словно услышав его мысли. – Вы не волнуйтесь за меня, отдыхайте. Я в петлю не полезу, понимаю же, что этого только всем тут и не хватало. Как его младший брат?
Черные глаза Учителя чуть прищурились, а губы досадливо дернулись.
– Дурной мальчик, – негромко сказал Мастер. – Много в нем от человека. Зависть, и гнев, и гордыня…
– Как у меня все, – Рафаэль невесело усмехнулся, но Сплинтер отрицательно качнул головой на это замечание.
– У тебя всегда была глубокая и сильная душа, – возразил он. – Часто споря и вспыхивая, ты никогда не забывал любить. А Миднайт любит лишь себя одного. Леонардо уверен, что ему можно помочь в память о Кадзэ, но в мальчике нет тепла к другим.