Кэрол добродушно засмеялась и, прикрыв глаза и прикоснувшись головой к холодной стене, сказала:

– Ты уже давно не ребёнок, Джулиетт, но последнее время кажешься мне им всё больше и больше.

Я встретила её фразу взглядом замешательства. Снова она заставляет чувствовать себя неловко и безосновательно начать ощущать себя каким-то придурком.

– Давай коротко и по делу. Говори, зачем пришла и проваливай, - всегда испытывала к Кэрол нежные чувства, которые порождались больше моим состраданием к потере её дочери; теперь же, когда эта женщина стала непробиваемой скалой, моя жалость стала бесполезно биться об эти камни.

Ну, а как следствие я начинала злиться, сжимая крепко кулаки. Чем и могла напомнить ей ребёнка, который, не получив желаемую игрушку, решает избавиться от проблемы при помощи истерики. Наверное, пора посмотреть на себя, решить, нравится ли мне то, что я вижу, и найти другой подход к Кэрол.

– Я просто хотела извиниться, - спокойно сказала мне женщина, снисходительно улыбнувшись; она продолжает видеть во мне этого истеричного малыша.

– Мы и не ссорились, - я пожала плечами, хотя прекрасно для себя понимала, что моя ревность заставляла меня испытывать к ней неуправляемую ненависть.

– Я не собиралась с тобой ничего делить, Джулиетт.

– Делить? – одним махом я спрыгнула с кровати.

– Как можно делить того, у кого есть собственное мнение, правда ведь?

– Дело ведь совсем не в Диксоне, Кэрол, - я приблизилась к ней, при этом испытывая давящее чувство волнения. – Почти год прошёл, а ты до сих пор видишь, что я испытываю жалость.

Женщина содрогнулась, едва заметно отступив назад, отдаляясь от меня. Я нащупала эту струну, что между нами была расстроена и не давала нужного звука. Может быть, её пугала моя проницательность или же она наоборот не могла поверить и с радостью на душе мысленно пела мне дифирамбы.

– Я немного выпала из времени, прости, - сквозь дрожь волнения эти слова давались мне нелегко. – Ты стала такой сильной, что моя дурацкая жалость теперь ни к чему.

Мои зрачки отчаянно бегали, всматриваясь в её реакцию. В горле застрял ком, который оказывал сопротивление моим словам и воздуху, который я пыталась глотнуть.

– Да, я до сих пор сужу о людях по пережитым бедам. Наверное, поэтому я для тебя ребёнок. А не потому, что злюсь из-за того, что приходится делить игрушку. Только вот…это совсем не игрушка.

Женщина тяжело вздохнула, опустив взгляд в пол, пытаясь скрыть дрожащий подбородок, то и дело отворачиваясь от меня.

– Это не игрушка…это…почти вся моя жизнь. Жизнь, заключённая в одном сердце, - на секунду мы столкнулись глазами, и обе заметили, как они наполнены слезами, вот мы уже дрожим, перенимая эту боль в грудной клетке друг у друга.

– Когда-нибудь я научусь судить о людях иначе, - я перешла на шёпот.

– Мне кажется, у тебя уже неплохо получается, - Кэрол будто бросила эти слова.

– Ты же хотела, чтобы я всё поняла о тебе.

– Не думала, что услышав правду, я так отреагирую на неё.

– До меня дошло то, что ты хотела до меня донести, - на выдохе произнесла я.

– С твоей догадливостью следует прятать не рекомендуемые к показу чувства, - хмыкнула женщина.

Сквозь пелену нахлынувших эмоций и пронзающего полумрака, я вглядывалась в выражение её глаз, в которых никак не могла найти удовлетворения. Вот они мы – вроде поняли друг друга и вроде разобрались в проблеме, но какая-то тема, имеющая к нам обеим отношение, до сих пор умело пряталась в тени.

– Кто он для тебя? – после долгой паузы, утерев быстро проскочившую на щёку слезу, спросила я, прищурившись.

– Вся моя жизнь…заключённая в одном сердце, - она держалась лучше меня, оставила на десерт в своём выражении лица искусно вырезанную гордость, показала свою силу, о которую и билась моя жалость. – Не для тебя одной он был маяком для спасения.

Произнеся это, она вышла из камеры, оставив меня одну. Внутри бушевало нечто, словно огонь или же какая-то мерзкая кислота, это нечто выедало меня изнутри, и я даже не могла ответить на вопрос: а что это такое? Очередной приступ слабости, да? Я хотела, чтобы всё было иначе, чтобы всё было проще. Я хотела быть единственной, а в итоге попала в хоть и немногочисленное, но множество.

Со всей силы замахнувшись, я огрела бетонную стену кулаком, и чуть было не завизжала от пронзительной боли в запястье. По всей руке побежали уколы болезненных ощущений, которые заставили меня закусить губу до появления капель крови и скатиться по стене, ревя не то от боли физической, не то от душевной.

Я хотела быть единственной…

Она ведь права была, нельзя делить того, у кого есть собственное мнение. А ведь, она тоже сейчас плачет там, в своей тёмной каморке, кусает подушку и боксирует стену. Потому что она тоже хотела быть той, одной, кого пустят под крыло и дадут опору, кому доверят сердце и станут той самой жизнью.