Но я почти уверен, что молодой и энергичный руководитель Гулькевичской МТС, которого вся округа уже уважительно величала по имени-отчеству, обратил бы на себя внимание в любое время – уж больно привлекательный был типаж. Просто тогдашняя политическая ситуация ускорила процессы, прежде всего (как тогда большинству казалось), борьбы отживающего с нарождающимся. Стычки проходили с переменным успехом.

Сталинские соратники для начала обвинили Хрущева в сосредоточении неуемной личной власти, усилении роли партийного аппарата в ущерб деятельности государственных органов. Это привело, по их мнению, к необдуманным решениям, подрывающим доверие народного хозяйства в условиях преодоления послевоенных трудностей. Особенно Никиту Сергеевича корили за безответственные публичные заявления по поводу, якобы, особой успешности развития сельскохозяйственного производства. Он, например, с уверенностью и на всех уровнях вещал о том, что через год Советский Союз нагонит США по надоям молока, а еще через пару лет по производству мяса на душу населения.

Безусловно, с районной высоты непросто было оценивать ресурсы государства в возможности столь резких рывков, особенно в области наращивания производства продовольствия. Но молодой руководитель, уже погруженный во все трудности текущей деятельности, понимал, что без смены определенных догм двигаться вперед невозможно:

– Вы посмотрите, какие задачи ставит перед страной наш Никита Сергеевич! – восторженно гремит с трибуны, установленной на сцене краевого драмтеатра только-только назначенный первый секретарь крайкома партии Дмитрий Полянский, которому только что сам Хрущев вручил орден Ленина.

Этой высокой награды край удостоен 31 октября 1957 года, то есть в самую пору ликования по поводу победы над «антипартийной группой». Ее Хрущев достиг исключительно благодаря поддержке министра обороны маршала Жукова. В переполненном зале среди легендарных председателей кубанских колхозов, на груди которых сияют звезды Героев и гирлянды высших орденов, находится и совсем молодой Трубилин (всего двадцать шесть лет), совсем не подозревая, что пройдет всего три-четыре года и судьба подведет его вплотную к человеку, с которым будут связаны и первые радости, и первые разочарования, то есть к Хрущеву.

«Наш Никита Сергеевич» не просто одолел тогда оппозицию. Он без сожаления и всякой жалости разогнал ее по дальним городам и весям (хорошо хоть в лагерь не упек), не глядя на то, что еще совсем недавно всякий праздник в качестве соратников, плечом к плечу, они приветственно махали шляпами народу с трибуны ленинского мавзолея. Главное, настоял на исключении всех из партии (а это верная «политическая смерть»), в создании которой тот же Молотов принимал самое активное участие еще в пору, когда малограмотный, в лаптях и с котомкой Никитка Хрущев только собирался покинуть родную Калиновку, глухую деревню в центре Курской губернии.

Иван Тимофеевич редко вспоминал те события. С одной стороны, характер, ровный и миролюбивый, не очень воспринимал хитросплетения интриг в партийных и околовластных структурах. С другой (мне кажется) – всегда считал за благо промолчать, когда ситуация ему чем-то не очень нравилась. Клеймить кого-то, видать, не любил, и никто такого факта в его биографии не припоминает, что вообще случай редчайший для любой эпохи.

Забегая вперед скажу, что Иван Тимофеевич, пожалуй, единственный, кого мне не удалось зазвать в программу «Встреча», довольно популярную на краевом телевидении в последнем десятилетии прошлого века, когда все и обо всем охотно вспоминали. У меня, интервьюера, на ней не было, пожалуй, только Ельцина и Путина. Да вот Трубилина тоже…

Однажды я «перехватил» его возле многоквартирного дома, где он жил долгие годы, зная, что всякое утро, выходя из двора на улицу Ленина, где ожидает машина, он всегда с кем-то накоротке разговаривал. Прижимая к груди объемную папку с бумагами (думаю те, что брал для работы дома), слушал меня, приветливо улыбался, совсем не проявляя никакого должностного снобизма, но как-то очень деликатно (очевидно, чтобы не обидеть) отказался.

– Вы знаете, давайте немного подождем. – И добавил, дружески дотронувшись до моего плеча: – Я с интересом смотрю ваши передачи… Но сейчас как-то недосуг… Извините… – Улыбнулся, сел в машину и уехал.

Меня тогда успокоило, что Иван Тимофеевич вообще избегал телевидения, зато в любой привычной ему обстановке, то есть без всяких телекамер, говорил удивительно – с мягкой убежденностью, с готовностью всегда слышать другого и тем искренним интересом к любому собеседнику, что сегодня, увы, встретишь не очень часто… Но если попытаться реконструировать в памяти общественно-политическую ситуацию в стране начала шестидесятых годов, то можно уловить некие скрытые сомнения, когда очевидные оценочные нестыковки со стороны нового «хозяина страны» не могли пройти незамеченными даже для неискушенного молодого сознания. Кстати, не только у Трубилина.

Как тогда утверждали, Дмитрия Степановича Полянского, еще недавно первого секретаря Оренбургского обкома партии, «бросили на прорыв», то есть на Краснодарский край, где незадолго до того лично Хрущев с треском снял с аналогичной должности Виктора Максимовича Суслова. Тот, вопреки слухам, не был родственником мрачно знаменитого главного идеолога страны, вековечного секретаря ЦК партии Михаила Андреевича Суслова, а просто по случайному совпадению однофамильцем. Но многие почему-то считали, что что-то такое-этакое есть.