***

Из мешка, сумки и чемодана извлекались и пахли, Боже же ты мой, как пахли! Фасоль, тархун, петрушка, кинза, баклажаны, помидоры, фасоль, орехи, круг сулугуни и ещё какие-то травы и специи. Потом громадный кусок мяса, завёрнутый в кальку, курица, бутылки с ткемали, бутылки с вином и прозрачная как слеза-чача, бекмес и ещё, и ещё.

— Приготовим. Потом Кушать будем. Поможешь?

И они готовили. Я метался по кухне — резал, что скажут, мыл, что попросят. Мы немного выпивали грузинского вина, оно пахло непередаваемым запахом гор и долин. Короче, Грузией.

***

Стол был полон. Волшебные запахи бродили из комнаты в комнату. Вылетали на улицу. Заставляли прохожих замереть, блаженно улыбнуться и прикрыть глаза. Наверно они мечтали о море, об отпуске… Кто их знает, этих прохожих…

Кекелия и Вадачкория пели. Я и не пытался подвывать. Мы пили, но вино кружило голову, а не тупо пьянило.

***

Вадачкория меня разбудил.

— Вставай! Мы улетаем.

— Как, уже?

— Ты летишь с нами. Твоя жена дала твой паспорт и удостоверение. Я с твоим начальником договорился.

***

И был розовый закатный Тбилиси. Терраса, тихий шелест листьев. Красный огонь вина в стаканах. Шашлык…

— Я хочу произнести тост за нашего дорогого московского гостя…

Море в Поти, бурун перед форштевнем буксира, надсадный вой сирены, теснота рубки, Наталия со спицами и клубком шерсти:

— У вас в Москве прохладно, я вяжу тебе свитер.

Кофе на набережной. Разговоры.

***

Я вернулся. Я вернулся к жизни. Она, жизнь, вернулась ко мне. Вот и всё.

Про туалетную бумагу

У капитана кожа на носу шелушилась. Он её тёр пальцем. Маленькие капельки крови манили мух. Офицер махал свободной рукой. На плечах из-под ремней были видны белые разводы.

— Помните, сначала граната, а потом вы.

Солнце палило. Ветер закручивал маленькие смерчи на обочине дороги. От машин несло соляркой. Было страшно и неуютно. Хотелось блевать.

— По сигналу первый взвод — прямо на кишлак. Сигнал не проспи, лейтенант.

Я кивнул. Каска сползла на глаза.

***

Все заорали:

— Ракета!!!

Шарахнуло по зелёнке. Два горбатых величаво выплыли из-за горушки. Шипение НУРСов. Стволы «Шилок» зашлись в истерике. И мы пошли. Некоторые побежали. Камни шуршали под ногами. Справа, из-за крайнего дувала пыхнуло.

— Давай, — толкнул кулаком в спину сержанта.

За ним, коряча ноги, с матом-перематом бежали солдаты. От танкового выстрела взлетел на воздух, кувыркаясь кусками глины в синем небе, кусок дувала. Мы входили в кишлак.

***

— Думал, война всё спишет, у нас — не у Пронькиных, не сорвёшся.

— Сука он был, товарищ лейтенант.

Плечи солдата были прямые, руки грязные, каску он где-то потерял. Подшлемником вытирал лицо.

— И что мне делать? Как ты думаешь?

Солдат пожал плечами.

***

— Потери? — спросил комбат. Мы сидели в позе орлов за уцелевшем дувалом. Я протянул ему удачно найденный мною камень. Камень был плоский, с гладкими краями и стрелообразной формы. Комбат благодарно

кивнул.

— Нет потерь. Три раненых, контузия. БТР в ремонт, у него помпа полетела… По мелочам, у личного состава поносы, как обычно.

— Понос — это ***во. А что раненые, один, говорят, в спину? Я промолчал. Комбат использовал камешек по назначению. Хлебнул воды. Я тяжело встал и поплёлся за начальством.

***

— Я на него зла не держу, но на гражданке встречу, замочу. Давай, держись, — сержант махнул рукой. «Мишка» молотил воздух винтами. Мелкие камни летели и больно жалили. Курить не хотелось. Хотелось домой. И туалетной бумаги.

Баян и гармошка

Деревня Дмитровка Панинского района Воронежской области находится недалеко от станции Перелёшино ЮВЖД России. Чтобы попасть в неё, надо идти меж пшеничного поля, и слева по ходу движения откроется маленькая деревенька Ясная Поляна. Она основана моим прадедом Ильёй, начитавшимся графа Толстого. А прямо вы увидите излучину реки, три пруда и, собственно, Дмитровку. Делится она на две части речкой. Там, где развалины барской усадьбы помещика и народовольца Дмитрия Перелёшина, а также сельмаг, правление колхоза и чудом сохранившееся здание церкви, она же склад и общественный туалет для местных алкашей. Это одна часть деревни — советская… Вторая — это кулацкая: избы, стоящие над речкой, сбегающие вниз огороды, деревянные мостки, на которых полощут бельё. Удушливый запах табака при закате солнца. Медленно оседающая пыль. Коровы с выменем, переполненным молоком, идут медленно и важно. Узнают своих хозяек, стоящих у открытых ворот. И гордо вытягивая шею, приподнимая тяжёлую голову и складывая трубочкой губы, чтобы «МУ» торжественно и как-то печально тянулось над речной поймой и терялось, заблудившись в роще на пригорке. Это идут они, кормилицы! Каждая из них, хлопая короткими и густыми ресницами, тараща влажный карий глаз, сворачивает в свой двор.