Шрифт:
Король Суши? Кто назовется Королем Суши?
По приезде в бар я сделала в точности, как было велено в инструкции: попросила позвать Короля Суши. Я ожидала встретить ничего не видящий взгляд или увидеть закатывающиеся в раздражении глаза, но вместо этого хозяйка заведения поклонилась мне, словно я только что превратилась из тыквы в принцессу прямо у нее на глазах.
«Да, конечно, – сказала она. – Вам сюда». Она повернулась и повела меня к большой кабинке в задней части ресторана. Там и сидел Джозеф, на большом троне из татами.
Он был одет в джинсы, слегка помятую футболку и худи на молнии. Его темные вьющиеся волосы были одновременно и причесаны и не причесаны, как будто он занимался укладкой, а потом ему вдруг наскучило, и он бросил это дело на полпути. У него была гладкая кожа и глубоко сидевшие ямочки, он казался молодым, может, даже был моим ровесником.
Я вытащила палочки из бумажной упаковки и оторвала их друг от друга. Джозеф спросил у меня, откуда я знаю Рана. В его глазах блеснул огонек любопытства, и по мере того как он говорил, я стала понимать, что моя первоначальная догадка о его возрасте была неверна.
Он старше, подумала я. Тридцать пять – тридцать шесть лет, наверное.
Заказывал по большей части Джозеф, по всей видимости, именно так и надо поступать, если ты Король. Когда принесли саке, он поднял свой стакан и движением указал мне сделать то же самое. Наши маленькие керамические чашечки со звоном стукнулись друг о друга.
«Приятно с вами познакомиться?» – сказала я. Фраза прозвучала не совсем так, как я задумывала, а, скорее, как вопрос.
«Взаимно, полагаю», – сказал он, и откуда-то из его ямочек вырвался застенчивый смешок.
На протяжении всего вечера еда прибывала за наш стол с неуклонной регулярностью, японские деликатесы, тарелка за тарелкой. Я наблюдала за тем, как ест Джозеф, и увиденное могу описать только словами «искреннее обжорство». Он поглощал еду, стоявшую перед нами, но не бешено, а, скорее, в замедленном ритме гедониста, неспешно смакующего каждый кусочек. Его глаза медленно закрывались, пока он клал свежего тунца, угря и маленькие кусочки мяса палтуса себе на язык, после чего заливал все это глотками саке. В какой-то момент вечера я заметила, что он напевает с закрытым ртом.
Он что, пел рыбе колыбельную?
Когда с ужином было покончено, мы договорились встретиться следующим утром, чтобы я могла показать ему гору.
«Я – Король Суши, и я выполнил свои королевские обязанности, – сказал он.
– Ран сказал мне, что ты – Снежная принцесса, так что завтра тебе следует показать мне окрестности».
«Звучит как уговор», – сказала я со смешком.
Следующим утром я наблюдала за тем, как свинячий восторг и аппетит к жизни вновь берут над ним верх. Пока я показывала Джозефу разные трассы и секретные целины, он, не мешкая, включился в процесс. Он вел себя как ребенок, «бомбочкой» прыгающий в воды озера жарким летом. В каждом его движении сквозило какое-то лихорадочное возбуждение. В том, как он катался, не было ни капли умеренности и контроля. Он катался совершенно не так, как учили кататься меня, и это очень мне понравилось. Я никогда не встречала людей, похожих на него. Я не до конца понимала, кто он, но одно было ясно наверняка – он не был «козликом».
Наблюдение за играми Джозефа в горах научило меня искусству катания на лыжах больше, чем все, с чем я когда-либо сталкивалась раньше. Его техника не была идеальной, так что дело было не в техническом исполнении. Более того, во многих ситуациях я бы охарактеризовала его как человека неуклюжего и раскоординированного, но каким-то образом ему всегда удавалось оставаться в вертикальном положении. Он олицетворял собой идеальный баланс между полным и безоговорочным подчинением стихии и физическим контролем. Это напомнило мне об одной перфоманс-художнице, которую я однажды увидела: эта женщина в буквальном смысле бросала свое измазанное краской тело на пустой холст в порыве полнейшей разнузданности. Пока она чинила свой великолепный хаос, аудитория завороженно за ней наблюдала. Ей было наплевать на то, что краска, капавшая с ее кожи, попадала на холст или парусину, которую она разложила под ним. Ей было все равно, что маленькие капельки брызг попадали на одежду и лица людей, наблюдавших за ней. Если бы Джозеф был там со мной и увидел бы эту женщину, я почти уверена, что он зааплодировал бы, а потом повернулся бы ко мне, и я бы увидела на его лице несколько капелек красной краски. «Сибуми! – сказал бы он. – Это было сибуми! Браво!»
Пока мы катались вместе следующие несколько недель, Джозеф много рассказывал мне о концепции сибуми. Он вычитал о ней в книге, философском триллере, главный герой которого был одержим стремлением существовать по канонам сибуми. Само по себе это слово происходит из японского сленга и обычно используется для описания эстетического качества чего-либо, скажем, произведений искусства или гончарных изделий. Вольно перевести его можно как совершенство, достигнутое без усилий, сложную, но органичную красоту или нечто суровое, но при этом элегантное. Последив за катанием Джозефа и узнав из разговоров с ним об этой концепции, я не могла отделаться от мысли, что его манера двигаться – подходящий пример, иллюстрирующий сибуми, нечто прекрасное, порожденное сочетанием дикой спонтанности и нескольких мазков контроля.
В один из уик-эндов, когда мы с Джозефом поднимались на кресельном подъемнике, он повернулся ко мне с серьезным выражением лица. «Так много людей в рабстве, – сказал он. – В этом должна состоять твоя главная цель, Стефани, не быть рабом. В рабстве никакого сибуми нет».
«Хоро-шо-о-о…» – протянула я.
«Когда ты в рабстве, ты в конечном итоге превращаешься не в того, в кого должен превратиться».
Я кивнула, хотя и не до конца понимала, что он имеет в виду.