Широким щагами, пошатываясь, он попер к ребятишкам.

Гринька, увидев его сжался:

– Василь, беги до комендатуры, может, Леш выйдеть уже.

Василь бочком соскочил и побежал к комендатуре. Там у входа жестами стал показывать, чтобы вызвали большого человека, но часовой не понимая его, только отмахивался и отгонял. И тут открылась дверь и на крыльцо вышли два немца - одного Василь запомнил хорошо - он не стал толкать его в большую лужу, а жестом велел Гриньке забрать и подождал, пока они уйдут с дороги.

Василь умоляюще сложил руки на груди и стал смотреть на этого немца. Немец равнодушно глянул на него, потом как-то замер на секунду и внимательно всмотрелся в умоляющие глаза ребенка.

– Вас ист лос?
– спросил он.

Василь дрожащей рукой показал на рынок, где Бунчук, взяв Гриньку за шкирку, громко орал и уже замахнулся.
– Руди, шнеллер!

Герберт фон Виллов узнал мальчишку, вернее, его необычные глаза. А когда тот указал в сторону пустынного рынка, где какой-то полицай начал лупить худенького киндера...

– Руди, шенллер!

Фон Виллов быстро зашагал туда. Одно дело, когда мужики разбираются, а тут мелкий киндер и здоровый менш.

Герберт дотронулся до плеча мужика, обычно, едва завидев офицера, эти унтерменши вытягивались в струнку и подобострастно кланялись. А этот... резко сбросив его руку, опять замахнулся на киндера, говоря какие-то странные слова:

– Никодимово отродье!!

Фон Виллов, теперь уже со всей силы рванул этого полицая на себя и, развернув, с удовольствием впечатал в его красную, жирную, воняющую перегаром рожу кулак. Тот, выпустив пацана, отлетел к прилавку, и заревев быком, вскочил:

– Хальт!!
– возле его ног прогремела автоматная очередь. Тот остановился и только тут увидев на кого он пытался броситься, упал на колени, прямо в лужу.

От комендатуры на звуки автоматной очереди бежали патрульные и семимильными шагами несся какой-то огромный мужик. Опередив патрульных, он в секунду, взглянув на сжавшегося, плачущего Гриньку, все понял и, не останавливаясь, с разбегу пнул ногой полицаю в лицо... Тот, взыв, упал рожей в лужу.

– Утоплю, сволочь, в этой луже!

– Найн!
– раздался за его спиной голос Кляйнмихеля, который, перед этим разговаривая о предстоящей охоте, дошел с Лешим почти до выхода, и теперь тоже подошел сюда.
– Найн! Дизе...
– он проговорил по-немецки длинную фразу.

– Ну если так, то ладно,а то я его сам, голыми руками удавлю.

– Найн!- подоспевший переводчик перевел для Бунчука:

– За нападение на офицера Германской армии, неповиновение властям будет смертная казнь.

Так и стоявший на четвереньках в луже Бунчук, пополз было к Герберту:

– Я не хотел, не узнал ...
– пытаясь поцеловать сапог, но кто ж ему позволит. Патрульный брезгливо повел автоматом:

– Штейн ауф! Шнеллер!

А через два дня, на площади, возле комендатуры, согнанные под дулами автоматов, местные жители наблюдали радостную для многих картину.

Избитый, с лицом, превращенным кем-то в кровавую лепешку, на помосте стоял... Бунчук-кровопийца, предатель и гад. Переводчик четко выделяя слова произнес:

– За нападение на офицера Германской армии бывший полицейский Бунчук приговаривается к смертной казни через повешение.

Как рыдал упавший на колени Бунчук, как он полз по помосту к немцам, умоляя помиловать его.

Кляйнмихель, поморщившись, махнул рукой, и Бунчука, извивающего и орущего, все-таки вздернули.

– Странно, - заметил Кляйнмихель, - эти коммунисты, партизанен-фанатики, умирают, я бы сказал, достойно, а вот такие... отбросы, мерзость!

Угрюмая толпа начала расходиться. И похоже, не было в ней ни одного человека, кроме притихших полицаев, кто бы пожалел Бунчука. Собаке - собачья смерть!

А Леший в первые же минуты, когда Бунчука повели в гестапо, низко поклонился фон Виллову и произнес на хорошем немецком :

– Искренне благодарю, герр майор! Вы спасли моего, пусть неродного, но моего внука. Премного благодарен, буду рад видеть Вас с герром майором Кляйнмихелем на охоте! Я теперь Ваш покорный слуга!