Шрифт:
– Ох, Гринька, придет твой батька когда - скажу, чтобы выпорол ремнем.
– Не, батька если жив, мяне похвалить!!
А батька пятился к Волге, сейчас не признал бы родной сынок Гриня в этом седом, обожженном палящим солнцем и порохом, выглядевшим намного старше мужчине - своего горячо любимого батька. От его взвода разведчиков осталось три человека, но каких! Родион, теряя каждого из своих, таких ставших за этот год родными, разведчиков, все равно на одной Крутовской-Никодимовской упёртости, выживал. И оставшиеся трое из его ребят это знали, их командир всегда лез вперед, не жалея себя, и может, поэтому, или молитвами близких - хранила его судьба. Ранения были, вот уже третий раз, но касательные, вот и сейчас на его плече была неглубокая рана, идти с ней было терпимо, для него.
– Ох, Никодимыч, - наспех перевязывая его, сказала единственная оставшаяся в живых от разбомбленного медсанбата, медсестра Уля, - за тебя точно кто-то истово молится, мамка, наверное.
– Мамка, если и молится, то оттуда, с небес. Её уже ой как давно нет на белом свете, батя, жена и два сына, если только. Но батя у меня... хитрован, или партизанит, или, может, уже и в живых нету... слишком уж он заметный...
И не догадывался Родион, что истово и больше всего остального просит Боженьку, чтобы выжил их батька и вярнулся - самый младший Крутов, вылитая его копия, только с Глафириными глазами - Василь. Василь полюбил ходить в церковь, подолгу стоял у одной старенькой иконы, с которой на него всегда ласково смотрела Божья Матерь, и верил Василек, что жив его батька и бьёть ненавистных хвашистов.
Вот и привел Гринька Лешего и Ивана-младшага к дедову схорону.
– Да! Только друг мой Никодимушка, хозяйственная его душенька, мог до такого додуматься в те дни - тут на целый отряд хватит!!
– Леший повернулся к Гриньке:
– Да, Гриня, ты чистый Никодимушка, у вас с ним пока правду узнаешь... Сильны, вы, Крутовы.
И проверяли все найденное в тайнике тщательно оставшиеся в лесу Иван, Матвей и Игорь, который только теперь заценил Гринькину хозяйственность и его вечно оттопыренные карманы со всяким барахлом.
Его карманы как-то заинтересовали пожилого немца, стоящего на посту на въезде в Раднево. Жестом показав вывернуть карманы пацану, долго смотрел на его 'богатства': какие-то обрывки веревки, моток шпагата, болтики, гвозди, кусочки резины, тряпицы, окурки, малость махры у полотняном мешочке, -покачал головой:
– Раухен ферботен!
– Не курьит!
Гриня почесал лохматую челку под кепкой.
– Привык!
– Мутти загте нихт! (Мать говорит нет курить!)
– Мутти ист тотен айн бомб мит флюгцойг, - ответил Гринька.
– Ах, зо!
– Немец покачал головой.
– Криг! Ест шлехт, плёхо!
Оглянулся по сторонам и вытащил из пачки три сигаретки - отдал их Гриньке.
– Майн наме ист Курт!
– Майн наме ист Гриня.
– Гринья!
– повторил немец, - майн кляйне фройнд Гринья!
– пожал Гриньке руку и отпустил с миром.
И с той поры Курт и Гринья жали друг другу руки и вели короткие разговоры, Курт иногда совал Гриньке небольшие презенты, стараясь, чтобы было незаметно.
Чаще всего это были небольшие пакетики сахарина, Гринька честно отдавал их Ефимовне, а вечерами у них было торжественное чаепитие, сахарин насыпали тоненьким слоем на серый клейкий кусок хлеба и начинали чаевничать - аккуратно откусывая маленькие кусочки, чтобы продлить удовольствие как можно дольше, запивали настоянным в чугунке 'чаем'. Чай был, конечно же, травяной - из листьев смородины, малины, мелко порезанных веточек вишни, пары листочков мяты... удовольствие получали все.
И все бы так и тянулось, но вмешался Его Величество Случай...
В августе, когда в небе постоянно гудело от шедших в сторону Волги громадных самолетов, и домики, казалось, съеживались от их гула, в хате, где квартировали Герберт с Руди, как-то враз и неожиданно обвалилась труба у русской печки. Хорошо Герберта не было дома, а Руди, чертыхаясь и кашляя от дыма, повалившего в хату, выскочил на улицу и долго не мог прийти в себя - слезились глаза и бил непрестанный кашель. Часовой притащил несколько ведер воды, залил дрова, горевшие в печке, и картина предстала удручающая, закопченные стены, вонь... Руди с часовым стали вытаскивать вещи герра майора, которые уже успели напитаться запахом гари.
Естественно, ждать, когда отремонтируют и разберут завалившуюся трубу никто не стал. К Ядвиге Казимировне ввалился бургомистр собственной персоной и два немца, одним из которых был Рудольф.
Руди, хитрая натура, давно присмотрел этот небольшой чистенький домик, где жили две фрау. Одна, несмотря на преклонные года - из тех женщин, что к старости становятся только наоборот более красивыми, красивыми возрастом. Руди уже приметил, что такие вот женщины встречаются среди полячек и, как ни странно, русских. А в Дойчлянде ему как-то такие не попадались, или он не замечал? Вот и сейчас он с удовольствием смотрел на пожилую фрау, она была у них какая-то заслуженная, и пришлось не по привычке вваливаться в хату, чуть ли не в пинки выгоняя хозяев, а цивильно, приводить с собой эту шваль - продажного русского лизоблюда. Руди прекрасно понимал, что без вот таких вот... не обойтись в этой дикой стране, но и уважать их было не за что, как говорится, "предавший однажды..." Вежливо и культурно поговорили с фрау с труднопроизносимой для немца фамилией - Сталецкая... язык сломаешь - заверив её, что будут мирно сосуществовать. Герр майор и Руди в одной комнате, а пани Ядвига и её подруга-помощница в другой, пересекаясь только в небольшом помещении, где стояла печь.