– Точно!
– обрадованно поддержал Варю Гринька.
– У любой сказке так и бываеть, а как ты гаворишь Ефимовна: сказка - ложь, да в ней намек... От дождуся батька, як прийдеть он у медалях...

– А тут Гринька - всякую гадость курит, - дополнила Ефимовна.
– И батька тагда спрося - отчаго ж, ты, Гринь, ня вырос совсем, вон Василь який большой стал, а ты...

– Я, бать, у Никодима-деда пошел, а Василь - чистый ты, - тут же вывернулся Гринька.

– Что верно, то верно, чистый Никодимушка. Тот усю жизнь верткий як уж, никагда ня виноват, от порода, Крутовская.

Варя осторожно переложила спящего Василька, улегся Гринька, уснула Ефимовна, а Варя слушала негромко говорящую Стешку - ужасалась и любовалась одновременно ею и в её лице остальными женщинами, выживающими вот в невыносимом, казалось бы, времени - оккупации.

Стешка то печалилась, то посмеивалась, то откровенно плевалась - это когда речь зашла о этих гадах-полицаях. Варя порадовалась, что у них есть такой вот защитник - немец Ганс, который недвусмысленно говорил всем полицаям -' Стьеша ест - майн швистер'. Зоммер считал это чудачеством и смотрел сквозь пальцы - Ганс был честнейший малый, продукты этим оборванцам не таскал. А то что бабенка нравится, так это даже хорошо.

Агашка было понесла по деревне сплетни, что Стеша путается с немцем, но даже самые падкие на сплетни бабы высмеяли её.

– Стешка до ночи у Краузе в имении, постоянно у людях, а вечером еле ноги тащить, и никто ня видел, штобы она куда-сь мимо хаты шла, у городе можеть и ня видно, а у Бярезовке усе як на ладони. Не бряши, - осекла её тут-же свекровь Стешина, - а то я ня погляжу, в момент вальком перетягну.

Стеша рассказывала про пленных...

– Фридрих хотел было заменить их, гаворя, что разожралися они - это на баланде-то такой?
– горько усмехнулась Стеша.
– Да Карл Иваныч не позволил, ругался с ним, вот к этим уже пригляделися, а новых пригонить, хто знае, что ёни сотворять, энти-то уже изученные. Они у нас, и правда, уже не совсем дохлые, понямногу стали побойчей, да и пользы от них много - студенты, ешче один постаршей их да пячник, постоянно чтось Карлу Иванычу предлагають, спорють с ним, доказывають чагось, вона насос придумали, трубы тянуть у дом, кажут - воду таскать не надо будеть. У нас-то у Бярезовке тихо, а у Радневе, там да, страшно. Ну да Ядзя Казимировна сама расскажеть больше, чай, там живёть. А мы до войны-то увсягда на неё глядели, красивая ена, як картинка и такая... ну как из благородных, что ли.

Наутро у Вари ни с чего поднялась температура, и пришлось ей пару дней отлежаться у хате. Тот давешний полицай, что проверял документы, не поленился прийти проверить чужачку, а та заходилась в кашле: -Чаго ты, Ярема, припёрси?
– заворчала на него Ефимовна.
– Можно подумать, мы чужачку у сябе оставим? Вот ноги замочила, и кашель лютай. Травки пьет, день-два, и уйдеть, не ходи, нечаго тябе здесь делать.

– Ох, Марь Ехвимовна, не будь ты учителкой... я бы!!

– Иди-иди, вон Шлепень руками машеть!

Шлепень изо всей мочи влепил Яреме подзатыльник:

– Ежли из-за тебя опоздаем, рожу вмиг начистю!

Ярема, недавно пошедший ув полицаи старался как-то да выслужиться, повсюду ему мерещились враги, чуть ли не партизаны. Даже Еремец его уже одергивал, пресекал излишнее рвение. Если вначале, Ярема пояснял всем свое желание пойти в полицаи лишь тем, чтобы не угнали у Гэрманию, то, получив повязку и винтовку, этот восемнадцатилетний хлопец вмиг преобразился - откуда взялась заносчивость, старался выслужиться перед немцами, по-тихому стучал на всех остальных, особенно, когда у полицаев была пьянка, а она бывала часто... Его в силу сопливого возраста на свои пьянки старались не брать, взяли один раз, а потом полночи приводили в чувство - непривычный пацан сначала орал, потом пытался устроить разборки, от него отмахивались, как от дурной мухи, потом, выпив целый стакан самогону - сомлел. Пришлось посреди ночи будить Стешку, которая до войны частенько помогала их Самуилу, и полицаи точно знали, имелся у неё бережно хранимый пузырек нашатыря. Было дело, помогал он им и не раз очухаться по-быстрому... Ох и костерила наутро Стешка 'этага сопляка'.

Варя пробыла у Крутовых аж три дня. Чувствуя легкое недомогание, все же пошла в Раднево, с нею увязались мальчишки, проводить приболевшую, забрать отданную у рямонт, старую керосинку - имелся у Стешки небольшой запас керосину и редко-редко, но пользовались они ею, особенно в жаркие дни.

Вот и шли неспешно - уставшая женщина с синяками под глазами и два худеньких ребятенка, и мало кто обращал на них внимание, сколько их, таких бедолаг, еле передвигающих ноги, было в те тяжкие годины. Перед самым Раднево остановились на посту, Варю проверили тщательно, вытряхнули её котомку, велели вывернуть карманы.

: -Сволочи, ещё бы под юбку залезли!
– злилась Варя,покраснев.

Немец, уже знавший этих двух киндеров, спросил у Гриньки

– Варум фрау красный?

– Фрау ист кранк.

Немцы мгновенно закончили осмотр и чуть ли не взашей вытолкали их.

– Боятся болезнь якую подцепить, - пояснил Гринька.

Ядзя жила неподалеку от Дома Культуры, превращенного немцами в 'веселый дом', там был и ресторан для господ офицеров, и отдельные нумера - с вечера и до самого утра оттуда слышались звуки музыки и веселья.