– Нету Никодима, пропал с неделю назад.

– Где жа?

– Кто знает, уехал в дальний лес за грибами и не вернулся, можа, под бомбежку угодил, а можа, на лихих людишек нарвался.

– Чаго жа не искали?

– Кто будет в такое лихолетье искать и где?

– Сынок ягонный в армии штоль?

– Да, в самом начале войны призвали.

– А сношенька?

– Под бомбежку попала.

– А это, я понимаю, Никодимово отродье?
– он кивнул на сидящих на кровати испуганно жмущихся друг к другу детей.

– Викентий, - выпрямилась Марья Ефимовна, - дети остались сиротами, не смей вымещать свою злобу на них, они перед тобой ни в чем не виноваты, когда... все случилось, их не могло быть, Роде только пятнадцать годов было.

– Да, давненько все случилось, жаль, жаль, Никодимка ускользнул от меня, ладно, щенки, добрый я пока... живите, только старайтесь не сильно на глаза мне попадаться, особливо, когда я во хмелю. И ты, - он указал пальцем на копию деда - Гриню, - тем более. Ефимовна, а твои-то орлы где, поди тоже у Красной армии?

– Где ж им быть, когда родина в огне?

– А не боишься, что донесут на тебя, слыхал я, ахвицера они?

Марья Ефимовна молча полезла в небольшой сундук, стоящий на маленькой лавке. Достала конверты и положила их перед Бунчуком.

– Тот кто тебя информировал, явно врет.

Бунчук внимательно прочитал все три известия... помолчал...
– То, я смотрю, ты старухой стала, была-то, ух, кровь с молоком. Ладно, живитя.

– Викентий, ты присмотрись к своим 'коллегам', - она прямо выплюнула это слово, - они неделю назад с пеной у рта доказывали, что патриоты...

– Знаю, Ефимовна, не учи.

Он кивнул молча стоящему бугаю и вышел.

Ефимовна без сил опустилась на лавку. Ребятишки подсели к ней, обняв их, она сказала: -Гринюшка, это страшный человек, из-за него погибла твоя бабушка Уля, заклинаю тебя, когда бы не увидел его, ховайся. Уж очень ты на деда похож.

– Ефимовна, а чаго ему дед помешал?

– Классовая борьба, как принято говорить. Бунчуки-то были самыми богатыми в деревне, и самыми жадными. Если Журовы сами трудились как лошади, то Бунчуки, особенно отец Викешки, наживались на батраках. Викешка до самой революции проживал в Орле, то ли учился, то ли мучился. Потом пропадал где-то, сказывали, что у белых был. Году в двадцать третьем объявился, сначала тихо жил. Потом коммерцией занялся, видать, тогда-то и связался с бандюками. Люди стали исчезать бесследно, которые как-то и где-то были обмануты Викешкой - не все же молчали... А Никодим, он же из первых активистов, да и успевал везде, как-то в лесу и выследил схорон бандитский, засада была, всех там и заарестовали. Кроме Викешки, он скрылся, старого Бунчука тогда первого выслали, куда-то в Сибирь, а этот ненависть затаил. А через два года, он и отомстил, пальнул в окно хаты, Ульяну-то насмерть,а дед твой наган имел, вот и пульнул в ответ. Посчитали,что сдох Викешка-то, оставили до утра в сараюшке, до Никитича - тот в городе был по делам... Утром пришли - нету его, след до оврага довел, а дальше все, не нашли ничего. Помог Викешке ктось, столько лет прошло, а выплыл. Заклинаю вас, не попадайтесь ему на глаза, да и пока не ясно, что за немцы. Больше в хате и у дворе будьте. Нам вашего батьку надо дождаться!!

Огородами прибежала Стеша:

– Чаго этому гаду надо было?

– Никодима искал.

– Ребятишкам не угрожал? Гриня-то вылитый дед, это ж для Бунчука, как для быка красная тряпка.

– Гринь, будь поаккуратнее, они, вон, у Яремы всех курей перестреляли, он не хотел их у сарай пустить, двинули прикладом и курей позабирали. Ярема лежит, похоже, с сотрясением мозга, а жинка яго слезьми давится. Страшное время настало. У Егорши дочка в Раднево со дня на день родить должна, а как теперь ехать, поди, и лошадь отбярут?

– Стеша, ты тоже постарайся поменьше Викешке на глаза попадаться, одежку поплоше надевай и платок темный натяни, они ж жеребцы вон какие откормленные.

– Не верю!
– воскликнула Стеша, - не верю, что наши им по зубам не дадут!!

– Тише, Стеш, тише, в такое-то время никому верить нельзя, вон, Гущев, падлюка болявая - не зря его так с детства кликали, нацепил повязку, винтовку, вон, дали, ходит, гад, по хатам, как хозяин, а ведь при наших-то без одного дня как помирать собрался.

Неделя прошла в напряжении, полицаи ходили по дворам. У кого была скотина - отбирали молоко, яйца... Осмотрев лошадь Егорши, к его немалому облегчению, не забрали - осматривающий её немец, знать ветеринар, с трудом подбирая слова, выдал по-русски: - нога шлехт, плохо!

К концу месяца резко захолодало, подморозило, сильный, порывистый ветер гонял по опустевшим, большей частью неубранным полям поземку. Снега пока было мало, и ветрище продирал до костей, немцы в своих мышиных шинелях начали мерзнуть.