– Выделяйит мужьики для ремонт, ремонтирен петшка и начинайт.

– Добавил что-то по-немецки, и переводчик сказал: - Не пытайтесь уклониться, детей всех перепишут, кто не будет ходить учится, будут наказаны и родители и дети. Вам будет выдаваться плата в немецких марках, Германия заботится. Собирайте по домам тетради, учебники вам доставят из управы, также из управы пришлют все необходимые планы и программы. Идите!

Дома Ефимовна сказала: -Ребятки, немцы хотят открыть школу.

– Где, Ефимовна, там же хрицы?

– В доме Шлепеней, Гриня не мечтай, сказали, всех перепишут, кто не будет ходить, накажут и детей, и родителей, давай не будем проблемы лишние себе создавать. Ты лучше пробегись по одной стороне улицы, по ребятишкам. Пусть все даже листочки от тетрадей соберут, а по другой я с Василем пройдусь, только умоляю, поаккуратнее.

И таки нарвался Гриня на Бунчука. Выскочив из дома Лисовых, он почти врезался тому в живот.
– А-а-а, Никодимовское отродье, я ж предупреждал, мне на глаза не попадаться!

– Я и не попадался, - шмыгнул носом Гриня, - немцы... это... велено в школу итить, вот я по дворам и мотаюся, тетрадки, ручки собрать штобы.

С другой стороны улицы бежала Ефимовна: -Викентий, не трогай мальчишку, мы с ним по приказу Шомберга ходим по домам, оповещаем о занятиях в школе.

– Я и не трогаю, только вот пиночину отвешу. Для прохвилактики, - он хотел дать Грине пинка, размахнулся и ...

– Хальт!!

Бунчук тут же приставил ногу к ноге и поклонился: -Доброго здоровьица, Вам, господин Краузе!

– Викентий, - как-то слишком ласково проговорил Карл Иоганнович, - я тебя предупреждал, не трогать внуков моего фройнда Никодима?

– Да, Карл Иоганнович!

– Может, мне рассказать Фридриху про..?

– Што Вы, што Вы, я... больше не прикоснусь к этому гаден... ребятёнку, не надо Фридриха Карловича беспокоить, ни в коем разе.

– Я тебя предупредил, - сменил ласковой тон на лающую речь Краузе, - больше повторять не намерен!
– А ещё одна овца пропадет, пойдешь вместе со своими пьянчугами в гестапо.

Бунчук униженно кланялся, пряча пылающие злобой глаза... И краснюки-коммуняки хреново и эти... тоже не лучше! И хорошо, что успели замести следы - пропили овечку Краузе третьего дня, а вот не пойман...
– подумал он.

Новый год даже немцы встретили уныло, такому настроению способствовали непрекращающиеся морозы. Ефимовна, Стеша и ребятишки сидели при свете лучины пригорюнившись и про себя истово желали и молили, чтобы скорее вернулись наши, а у Гриньки щипало в носу, он боялся разреветься, так нестерпимо хотелось оказаться возле батьки и услышать его глуховатый голос: "Ну, сынок, как дела?"

– Батька, батька, чаго ты поделывашь, жив ли?

Батька же в это время полз по заснеженному полю, проведя со своими разведчиками успешный захват пленного, и гнал от себя мысли о семье, надо было незаметно переползти линию фронта, а там, в землянке, можно будет и подумать и мысленно обнять своих дорогих. Стукнули в дверь, потом торопливо забарабанили, Стеша взяв полено пошла в сенцы.
– Кого несёт?

– Стьеша, дизе ихь, Ганс!

– Чаго тебя черти носять?

– Ихь бин, новой яаре, нови год, Ганс прьишель, - он воровато оглянулся и достал из кармана шинели консервную банку, а из другого какую-то коробочку.

– Ихь бин найн фашистн, ихь бин арбайтер!

– Все вы рабочие, как под жопой припекло, - проворчала Стеша.

– Найн, ты, Стьеша, менья швистер, сестьра.

– Братец нашелся какой, родствееничек!

– Йя, йя, Ганс брудер, карош! Киндер ессен слядко, Ганс идти! С новьи год, фрау!
– поздравил он Ефимовну, вытащив теперь уже из-за пазухи круг колбасы, - Ганс карош, нихт плокой!

Подмигнув ребятишкам, осторожно высунулся, посмотрел, нет ли кого на улице, и шустро убежал.

– Ну, что, ребятишки, вот и у нас Новьи год, - передразнила Ефимовна, - давайте уже попробуем немецкого угощенья.

Мальчишки смаковали кусочки колбасы, растягивая удовольствие, Стеша с Ефимовной попробовав немного, подкладывали ребятам остальную колбасу,