— Мэр Отороки, — позвал Итачи, плавно ступая по гостиной, погруженной в полумрак. Рукой пробирая себе путь, детектив вышел в коридор, что холлом ввел в другие комнаты, включая крутую лестницу, спиралью ведущей наверх.

Мэр не покидал дома, но и дома его нет. Если только…

Итачи зажег в холле свет с помощью найденного выключателя, чьи невидимые искры вели к множеству бра в форме язычков пламени. Внизу никого. Лестница вела на второй уровень, где царствовали тени. Здесь найти источник света оказалось сложнее, поэтому Итачи освещал путь включенным экраном телефона.

— Мэр Отороки, это детектив Учиха.

Тусклый свет телефона отразился на безликих восковых фигурах, запечатленных в позах-страданиях: сгорбленные, хватающиеся бесцветными руками за головы, простирающие потрескавшиеся длани к потолку, изогнутые спины, пустые черепа, достающие почти до пола. А в конце вереницы пустых кукол — оленьи рога над картиной раскрывшего пасть мужчины с черными пустотами вместо зениц. Маленькая резная ручка, такую сразу не приметишь, чуть в стороне от картины сбоку. Подцепить её можно лишь двумя пальцами.

Двери скрипели, пророча зло, но Итачи уже давно пустил в себя тени и не боялся столкнуться лицом к лицу с невидимыми чудищами. Темнота и холод невольно заставили зубы заскрипеть, а заскользившие пальцы не сразу нашли кнопку на телефоне. Но небольшой источник света потерялся в бескрайнем пространстве. Итачи искал его границы, рука нашарила стену, и свет скользнул по углу рамы картины. Учиха, отойдя на расстояние, направил свет вверх, чтобы столкнуться с чудовищем, начиненным вдоль позвоночника, выдранного из кожи, иголками.

Нет. Этих чудовищ он уже видел. Свет на телефоне погас, а одинокая капля пота стекла по лбу. Несколько шагов назад под тяжелое дыхание, и рука нашла выключатель возле открытой двери. И, зажмурив глаза, Итачи дернул тумблер.

Даже под закрытыми веками Итачи почувствовал теплоту десятка вспыхнувших языков пламени — настоящих в отличие от первого этажа. Открывшиеся глаза смотрели только вперед, к противоположной стене в конце паноптикума, в котором он очутился. Десятки чудовищ заперты в рамах картин, которых художник вырвал из собственной души. Дитя-цветок, девочка с застывшим временем в глазах, тело, переплетенное собственными конечностями словно жгутом. Великий мыслитель с собственной головой в руке. Но все это прошло словно фотопленка, ведущая к главному кадру, к которому фотограф стремился и замуровал в холсте, превосходящем по размеру все остальные. Острые наконечники-лезвия сверкали в свете огня, словно изображенное невинное создание в девственно-белом платье дернуло пальцами на ожившем полотне, норовя вырваться из-за рамы, чтобы броситься на потенциальную жертву, застывшую в страхе перед её образом невинного порока.

Итачи подавил ком тошноты, пальцы, наконец, почувствовали ледяной пот, струящийся по лицу, и одежда, противно прилипшая к телу. В комнате, в которой отсутствовали окна, из-за дыма от огня мужчину повело в сторону, и на ватных ногах он выбрался из цитадели оскверненного искусства. В мутном беспамятстве добравшись до автомобиля, найдя рацию, Итачи произнес прочти беспристрастно, несмотря на ужас, застывший шрамом на лице:

— Мэр Отороки. Это он Кукловод.

Три тени, словно наваждение безумца, гуляли по стенам мэрии города Киото. В пустых безмолвных стенах, погруженных в ночной покой, ступали отчаянные стражи порядка, вооруженные лишь собственной отвагой да огнестрельным оружием. Последнее место возможного нахождения потенциального Кукловода, в чем на данный момент агенты не сомневались ни на минуту, – собственное рабочее место.

Двери кабинета оказались заперты, но легкий удар ногой Тобирамы решил проблему, однако помещение пустовало так же, как и коридоры. Не найдя ничего компрометирующего или противозаконного, тени отправились блуждать в стенах, что скрывали безумного «гения».

— Что это? — детектив Намикадзе окликнул коллег, кивнув в сторону чужой тени, лишь на мгновение скользнувшей у стены в конце коридора, что освещался огнями неспящего города.

Словно читая мысли друг друга, мужчины кинулись в разные стороны, дабы перехватить тень. Тобирама ринулся вперед напролом, Хаширама направился к лестнице, чтобы поймать убийцу на другом этаже, Минато же стрелой кинулся через другой коридор, слыша лишь эхо собственного топота. Этаж представлял из себя квадратный лабиринт с двумя выходами к лестнице. Ему не уйти. Закрыв глаза, мужчина прислушался к постороннему едва слышному шуму. Вот он, на этом этаже, бежит в сторону коридора с другой стороны. Минато круто завернул за угол, помчавшись рысцой к концу коридора, что резко заворачивал в другой. Шаги словно потеряли свою тяжесть, и эхо больше не разносило гулкий шум. Минато слышал лишь собственное сердце, чей стук не был досягаем для тени, вырвавшейся из-за угла, вприпрыжку летящей в сторону окна. Неизвестный тянул к нему руки, словно моля о спасительных объятиях, которым не суждено было произойти — Намикадзе невидимым препятствием возник за его спиной и рукой перехватил за шею, сдавив глотку до глухого стона. Мужчина все так же тянул пальцы к лунному свету из окна, когда Минато припечатал его к стене. В этот момент рядом с ними затормозил догнавший Тобирама, опоздавший всего на несколько секунд, а запыхавшийся Хаширама прибыл вразвалочку со стороны другой лестницы.

— Что и следовало ожидать от «Желтой молнии», — запыхавшись, с восхищением воскликнул Хаширама.

Тобирама, явно не отличаясь терпением и пацифизмом, схватил несостоявшегося суицидника за грудки и впечатал в стену с еще большим рвением.

— Какого хрена ты несся в окно, ублюдок? Где мэр Отороки?

Но мужчина стеклянными глазами смотрел под ноги, едва слышно нашептывая что-то под нос. Тобирама для профилактики отцепил его от стены и приложил с новой силой.

— Нельзя. Нельзя. Я должен умереть. Во имя искусства, иначе они убьют мою семью.

Трое детективов оторопели на мгновение от подобного заявления.

— Кто они? — немного дрогнувшим голосом спросил Сенджу-старший.

Однако мужчина закатил глаза, издав гортанный давящийся стон. Минато, Хаширама и Тобирама поняли, что произошло, но были не в силах предотвратить случившееся, слишком поздно перехватив мужнину за горло, — тот уже откусил себе язык и теперь захлебывался кровью.

— Твою же мать!

Упав на колени в предсмертных конвульсиях, суицидник лишь вытянул руку в строну коридора, откуда выбежал.