— Поменьше надо по кабакам шляться, — вмешался в разговор боцман Коновалов, сидевший до этого молча в стороне от остальных матросов.

Анатолий искоса посмотрел на свои сандалии и ответил Коновалову:

— Я не шляюсь по кабакам, а вот тоже хожу без ботинок…

— Ах ты, живоглот, мироед деревенский! Заховался тут от пуль и снарядов, будто немощный какой! — крикнул Вася Меченый и направился к нему, сжимая кулаки.

— Не робей, воробей, лупи коршуна! — кто-то подзадорил масленщика.

— Брось, Вася, не связывайся! — сказал Анатолий. — Закурим лучше.

Вася сел на кнехт. Рядом с ним опустился на бухту троса и Железняков.

— Хорошо ты сказал этому жлобу, Василий! Молодец, браток!

— Поосторожней выражайся! — угрожающе сказал Коновалов Анатолию. И, шепнув что-то Марковичу, вместе с ним ушел с бака.

— Откуда ему знать, как живется нашему брату, — вздохнул Непомнящий. Проработал бы с мое, да еще в чертовой преисподней, тогда запел бы другое. — Морщины, прорезающие широкий лоб старого кочегара, будто еще более углубились.

— Правильно, Феодосин! — подхватил Железняков. — Все вывозим мы на своих плечах, обливаясь потом, задыхаясь в топках! Эх, братки, братки, хотелось бы поговорить с вами по душам… — Осмотревшись вокруг, Анатолий сказал: — Давайте, ребята, поближе сюда, ко мне.

Матросы сомкнулись вокруг него тесным кольцом. Понизив голос, Железняков заговорил:

— Плохо, что нет у нас организации, которая могла бы защитить моряка от кабалы эксплуататоров, облегчить его тяжелую долю. Да, пока нет у нас такой организации. Мы разбросаны, рассеяны. А организация нужна, необходима… И чем скорей мы создадим ее, тем будет лучше для нас.

Это был открытый призыв к восстановлению моряцкого профсоюза, который был запрещен жандармерией в 1915 году.

Послышались одобрительные голоса:

— Правильно, нужна организация!

Кто-то предупредительно сказал:

— Потише, ребята!

И тут Железняков заметил Марковича. Прикидываясь безразличным к тому, о чем говорят матросы, он стоял у фальшборта и глядел в сторону берега.

«Подслушивает, подлец! — мелькнуло в голове. — Вот почему Дмитрий смотрит на меня так укоризненно».

Анатолий умолк.

Матросы стали медленно расходиться. Смелые слова Железнякова радовали, вселяли надежду на лучшую жизнь. Но было в этих словах и такое, за что могли вызвать в полицию и спросить: «Слушал, сукин сын, агитатора, говорил ему „Правильно“? Профсоюза захотел?..»

Каспарский, сидя вдвоем со своим старшим помощником Митрофановым, категорически заявил:

— Нет, я не согласен с вами, Николай Михайлович. Мы не можем передать Викторского полиции в этом порту. Черт знает, что вообразит Фон-Кюгельген! Он скажет: «Команда капитана Каспарского состоит из одних мятежников». Надо подумать о репутации «Принцессы».

— Но мы не смеем скрывать разговоров на баке, Александр Янович, настойчиво доказывал Митрофанов.

— Надо подождать.

Энергичное, с резкими чертами и большим ястребиным носом лицо Каспарского выражало тревогу. Он нервно барабанил пальцами по столу.

— Я не меньше вас обеспокоен происшедшим. Но если теперь жандармы возьмут еще и Викторского, нас не пустят в Трапезунд и Ризе до окончания войны.

Отстояв вахту, Железняков поднялся на верхнюю палубу и прошел к рострам. Сюда просил его прийти Дмитрий Старчук. Он уже ждал.

— Хочу поговорить с тобой, Анатолий, по поводу…

— Понимаю. Все понимаю. Не одобряешь мое открытое выступление? Но мне надоело говорить вполголоса.

— Ты что ж, считаешь активной борьбой неподготовленные, непродуманные выступления? Разве ты не понимаешь, что такими и подобными действиями ты можешь подвести товарищей? — строго спросил Дмитрий.

Мимо проплыл какой-то пузатый буксир. Мелькнул зеленоватый бортовый огонь и тотчас снова потух между черными валами моря.

— На румбе? — раздался громкий голос Митрофанова с ходового мостика.

Не слышно было, что ответил рулевой, но помощник капитана снова крикнул:

— Держать точно на румбе!

— Подлец этот Митрофанов, но как уверенно, четко командует: «Держать точно на румбе!» Вот и я так себе представляю, Митяй. Жизнь наша — это бурное море. Море грозное и суровое. Все зависит лишь от тех команд, какие я могу применять, по каким румбам буду прокладывать свой курс…

— Вот с этим я согласен, — заговорил Старчук. — Но поведение твое вчера на баке показало, что судно под названием «Я» ходит отнюдь не по твоей воле. В два счета можешь оказаться на таком «румбе», что угодишь прямо… в жандармерию!