Что касается женщины, то она уехала к любовнику в его имение, и к слову сказать — скоро оба плохо кончили, ибо угорели насмерть в бане.

Аркадий был на посиделках у Ладимировского с полдюжины раз. Часто «служенье муз» сводилось к картишкам в тесном кругу и небольшой попойке.

Коляска протоирея въехала во двор. Из окна неслась музыка — кто-то вполне прилично аккомпанировал себе на мандолине, распевая гусарскую песенку:

Вошли в дом. В зале было людно. Кроме Ладимировского из близких знакомых присутствовал Ники и его два Петра. Как раз пехотный допел песню, и, отложив инструмент, освежился глотком мадеры.

Как водится, на столе стояли угощения: фрукты, немного сладостей, вино. И общество еще не скатилось в ту область, где всякий продукт брожения именуется выпивкой, а еда — закуской.

Говорили о князе Горчакове и о фотографии. Не так давно после боя, который, кстати, русские войска выиграли, неприятель послали парламентера, дабы испросить для себя портрет достойного противника. Но князь ответствовал, что сие вряд ли возможно — в Севастополе не было ни одного фотографа. Договорились, что фотографу будет дозволено прийти из английского лагеря и снять с князя портрет.

Так и было сделано: князь позировал порядка часа в плаще, одетом не по погоде, в фуражке, и с саблей на боку. В знак благодарности командующие коалиции сфотографировались втроем и передали свой общий портрет.

— Подумать только! — восхищался тот Петр, который был артиллеристом. — Несколько часов — и готов портрет. Причем, заметьте, точный в малейших деталях!

— Это что же получается, каждый шарлатан, кто пожелает, не имея дарования и даже не обучаясь изобразительному искусству, будет творить пейзажи, портреты? — возмущался Ладимировский. — Аркадий, вот вы, я знаю, творческий человек, разве вам не обидно?

Аркадий почувствовал себя неуютно: возражать хозяину, однако же мнение он имел отличное.

— Не думаю, что фотография погубит живопись. Ведь никому не дано сфотографировать последний день Помпеи. Однако же взор живописца проникнет сквозь время! А фотография — это акынство. Что вижу, то и запечатлеваю.

— В самом деле, господа! — поддержал своего приятеля Петр-пехотный. — Мир не стоит на месте. Взять, к примеру, паровой двигатель! Это ведь величайшее изобретение со времен открытия пива!

— Наши корабли плывут по воле ветра, и, стало быть, по замыслу Господнему, — возражал купец Помидорко. — Иное дело — корабли англичан. Их толкает паровая машина, построенная наверняка по диавольскому наущению и искусу. А топливом у него уголь — который достали из-под земли, из преддверий ада.

Купец Помидорко был истово православным, и состоял певчим в храме Великомученицы Екатерины. За спиной шутили, что Помидорко пытается быть святей протоирея. Вот и сейчас протоирей встал на защиту прогресса.

— Что вы такое говорите! У нас тоже есть паровики! На них даже Императорское Величество соизволит ездить!

— Наши — на дровах. Это — можно!

Еще купец Помидорко был славен тем, что виртуозно умел давать взятки. Стоило ему подойти к нужному, и пока даже не знакомому человеку, поговорить с ним недолго… Иной не успеет за это время съесть яблоко, а вопрос уже решен к взаимному удовлетворению сторон. К каждому ключик найти мог, а постороннему могло показаться, к примеру, что просто человек дорогу подошел спросить. И быть бы ему удачливейшим дельцом, величайшим ловчилой, если бы не был он еще и бездарным игроком. Причем игры выбирал он такие, где от умения разбираться в людях толку не было никакого.

Пока остальные спорили о преимуществах паровой тяги над ветром, Аркадий отошел к столику, где Ладимировский как раз наливал себе вина.

— Я угощусь кофтенкой… В смысле — конфеткой.

— Да на здоровье, — разрешил художник. — А вы, вижу, общались с Конкордией?…

Коря себя за неосторожность, Аркадий кивнул. Но Ладимировский не счел это чем-то предосудительным.

— Красивая женщина. У нас таких в городе нет…

— А вы с ней общаетесь?

Ладимировский кивнул. Он навещал свою землячку. Впрочем, как оказалось, земляками они были не вполне — Конкордия была варшавянкой, предки Ладимировского жили под Лодзью. Однако же Ладимировскому из Приазовья Польша виделась маленькой, а расстояния в ней — вовсе крошечными. Он предлагал также графине позировать, но та отказала и мягко выпроводила живописца. Тот не стал настаивать.

— Вот и все наше знакомство. После я пытался нарисовать ее портрет по памяти, но лишь перевел бумагу. Что-то в ней несть неотобразимое, что не передать на бумаге, по крайней мере мне…

Очень кстати получилось, что разговор зашел о живописи. Впрочем, что ожидать от художника. Аркадий изобразил попытку перевода разговора с неудобной темы.

— А скажите… Когда вы с протоиреем подобрали меня в полях. Вы перед этим где-то писали этюд?..

— Да, в степях около Джанкоя. Там, знаете ли, живописнейшие поля с подсолнухом.