— Неужто?..

— Да я вам все сейчас покажу!

Ладимировский отошел к стене и, порывшись, вернулся с полотном, закрепленном на кривоватой раме. На картине вполне различимы были поле подсолнечника, за ним — роща, над ней — приметный дощатый купол джанкойской церквушки. На голубом, жарком небе таяло крошечное облачко, и висела туманная половинка луны.

— Красиво, — согласился Аркадий.

— А вы говорите: фотография. Разве она передаст цвета? Или вот луна! Ее ведь не попросишь на одном месте стоять часами?.. А я ее схватил в натуральном виде!

Луна действительно была прописана тщательно и весьма достоверно.

Кажется, сходилось…

Подозреваемых будто тут не было, да и честно говоря, не очень-то их хотелось искать. Выпив еще немного сухого вина для смелости, Аркадий удалился. Выйдя на улицу, взглянул на солнце — скоро ли закат?..

Он с нетерпением ждал ночи.

На дороге телеги проторили две колеи, меж которыми расположилась лужа. В ней отражалось по-вечернему свинцовое небо, и казалось, словно между колеями пролегла бездна. Аркадий сидел на лавочке и глазел на лужу, коя по его мнению была дивом. Ведь жара стоит уже не первую неделю, дождь когда достойный был — и не припомнишь. А вот на тебе — лужа. И ведь у нее должно быть какое-то логическое объяснение. Может, кто-то вез в бочке воду и расплескал, может ручеек какой-то открылся.

Но вот беда — логического объяснения не хотелось. Душа желала именно чуда. Ибо весь день он думал о Конкордии, с нетерпением ожидая ночи. При этом настроение менялось, словно мартовский ветерок.

Не его это женщина, и не станет ею никогда, — думал он сначала. — Лучше выбросить ее головы, забыть дорогу к ее дому. Не ходить к ней сегодня, и вовсе не ходить!

Затем мысли менялись. Ведь он полагал, что сам не промах, что он рожден не для этой провинции, не для этой работы в ничтожной типографии.

Да, заслужить подобную женщину будет трудно, почти невозможно. Но он проявит себя. Завтра, может быть, он узнает что-то о Ситневе, и, может быть, даже завтра найдет английского лазутчика. Он пойдет, конечно, на встречу, разумеется, приняв необходимые меры предосторожности. Смелей надо быть, не сидеть же тараканом под лавкой всю жизнь. Угол Екатерининской и Греческой — не чистое поле, но и не толкотливое место вроде базара, где в суматохе могут и пырнуть.

Да и она рассказывала свою историю — разве Конкордия родилась графиней?.. А ему-то и графом становиться не зачем — достаточно завоевать женщину. Любовь зла, и, может быть, у него тоже есть шанс.

Наконец стемнело порядочно, и Аркадий направился в сад хозяйки, где заранее присмотрел несколько роз. У хозяйки роз было много, авось — не заметит. А если и заметит — что за беда, мало ли кто мог сорвать?

Короткая дорога дворами. Екатерининская пуста — лишь вдалеке слышно удаляющийся экипаж, да в конце улицы промелькнула почтовая карета, идущая на Бахмут. Ход в подворотню, дерево, крыша сарайчика. Стук в окно.

— Да заходите, Я давно вас жду.

Он спрыгнул с подоконника, тут же заключив женщину в объятия, впился в губы. Они были сладки от помады. В голове Аркадия вспыхнуло: женщина на ночь помадилась, румянилась, дабы стать красивей для него, понравиться ему…

Он попытался начать расстегивать пуговки на ее блузе, но был остановлен. Женщина отстранилась.

— Не торопись, Аркаша… В отношениях важно своенравие…

Аркадий задумался, пытаясь решить заданную шараду. Последнее слово наверняка было не к месту, оно заменяло иное, из тех же букв сложенное, но какое?..

— Если дать удовольствию случиться позже, если предвкушать его — разве не слаще оно становится, когда его все же достигнешь?..

Юноша предвкушал удовольствие с утра, хотелось целовать эти губы не отрываясь, держать ее тело в своих руках, ощущая ее изгибы, угадывать, что на ней надето под блузой. Но все же какие-то приличия требовалось соблюсти. Они сели пить чай, Аркадий пил скорей для вида, понимая, что в туалет ему отлучиться будет трудно.

Он любовался ей — никогда до этих дней он не был так счастлив. Он даже и предполагал, что подобное случается. Ему нравились девушки, и он, как мог, выражал свою симпатию. Но прежние предметы обожания за младостью лет не знали, что с этой симпатией делать. Иначе был с Конкордией. Каждое мгновение проведенное с ней было достойно, чтоб вставить его в рамочку и любоваться всю оставшуюся жизнь. И возникал вопрос — чем он заслужил такое счастье.

К тому же сама Конкордия подлила масла в огонь его чувств:

— Скажи, ты рад нашему знакомству?.. Хотя, что я говорю. Если бы я была тебе обузой, в тягость, ты бы, верно, сюда не пришел.

— Ах, брось! Может, в моей жизни, самое главное — это наша встреча.

Женщина смутилась:

— Да что ты такое мне говоришь…

— Позволь мне тебя рисовать?

«Сейчас откажет», — успел подумать Аркадий. Но женщина улыбнулась, мило поправила пядь волос над ушком, кивнула.

У Аркадия был с собой карандаш и крошечный блокнот, подходящий мало для рисования. Но в писчем наборе убитого штабс-ротмистра имелось полкипы неважной бумаги. Конкордию усадили за стол, осветив ее сбоку — свечами, спереди — лампой.