Дверь жалобно всхлипнула, задрожала. Наверное, кто-то ногой саданул. Я вздрогнул, открыл глаза. Секунду спустя, в каюте материализовался Вовка Орлов. Руки у него были заняты чем-то большим и тяжелым. Это что-то многозначительно перекатывалось в раздувшейся полости стандартного десятикилограммового пакета, который он старательно волочил по чисто вымытой палубе.

– Антоха, кончай ночевать!
– гаркнул электромеханик, вырываясь на оперативный простор, - под лежачего бича пиво не течет!

– Сволочь ты, Вовка, такой сон перебил!
– проворчал я вполне натурально и сел на кровати.

Орелик двигался кормою вперед и, пока он преодолевал комингс моей каюты, я успел наглухо застегнуть воротник рубашки. Зачем мозолить человеку глаза своею татуировкой, тем самым давая повод для ненужных вопросов? Оно ему надо?

– Все равно поспать не дадут, - успокоил электромеханик.
– Там уже братья по разуму на катере подгребают, из сил выбиваются. Скоро начнут досматривать. Так что, "кто еще не спрятал - таможня не виновата". С вашего позволения...

Вовка выудил из-за пазухи заначеную для себя баночку пива, с шумом сорвал кольцо и запел:

– С чего начинается Ро-одина?
–

Со шмона в твоем рундуке-е-е...

– Сколько здесь?
– поинтересовался я, окидивая взглядом кучу добра.

– Не пересчитывал. Я к тебе, собственно говоря, шел за ключом, да по дороге капитан стопорнул. Отнеси, грит, Моркоше пивной должок. Все, мол, как договаривались: по две баночки с рыла. Тут, кстати, и моя посильная лепта...

Мысли Орелика читались как школьный букварь. Ему было жаль заграничный товар, оплаченный кровной валютой.

И претензий-то никаких не предъявишь!
– думал мой закадычный друган.

Плохого ж ты, Вовка, мнения о моей совести!

– Между прочим, насчет пива я пошутил. Не мог отказать себе в удовольствии плюнуть в душу нашему рыбкину. Так что, можешь забрать половину.

– Не, так не честно, - опешил Орелик, - Да и что мужики скажут?

– Ну, тогда милости просим к нашему шалашу. В любой момент заходи, пользуйся.

Я выглянул в иллюминатор. С высоты своего роста в каюту заглядывал памятник мурманскому Алеше. Катер с таможней и пограничниками по широкой дуге выходил к нашему правому борту. Коли так, нужно спешить.

В коридоре никого не было. Все высыпали на палубу, поближе к приближающейся земле. Море манит, но оно - существо бесполое, и не подвержено краскам времен года. В нем даже летом присутствует все: шторм, штиль, туман, холода и паковый лед. Наше общее лето пролетело на южном побережье Шпицбергена, а под северным солнцем не загоришь.

Я взвалил на плечо тяжелую спортивную сумку и, на всякий случай, предупредил:

– Ты ничего не видел!

Естественно, - обиделся Вовка - старый тралфлотовский контрабандист.

Сумку я отнес в фальштрубу, что у выхода на промысловую палубу. Сунул ее в пересохшую дель донного трала и оттолкнул в прошлое. Оттолкнул на какую-то долю секунды, но теперь ее никто кроме меня не найдет.

Жирные судовые крысы радовались жизни, как входящие в силу котята: резвились, бегали друг за другом, не обращая на меня никакого внимания. Им тоже, наверное, за три с половиной месяца осточертели одни и те же небритые рожи. Вот они и бесились, жаждали впечатлений и перемен. Умные твари...

С чего же в действительности начинается Родина, если граница еще на замке? Советский чиновник живет по инструкции. Все его действия предсказуемы и больше похожи на ритуал. Экипажи судов собирают в самом большом помещении, пересчитывают по головам, сверяют фото на паспортах с реальными мордами. Ищут также лишних людей, сиречь - нарушителей государственной границы СССР. В наших условиях это те, что не упомянуты в "судовой роли". Впрочем, на братьев-подводников это правило не распространяется. У них есть паспорта и конкретная бумага с печатью, заверенная командиром подводной лодки. Да и внутренний голос подсказывает: добрая треть стражей границы, ступивших на борт нашего СРТ, знают Квадрата не понаслышке.

– А гости-то наши ведут себя как хозяева, - Вовка как будто подслушал все мои мрачные думы и теперь озвучил их вслух.

Я с подозрением посмотрел на него.
– Нет, ничего. Орелик открыл очередную банку и опять замурлыкал себе под нос мотив знаменитой песни Бернеса.

– С чего это ты взял?

– Сам видел. Стоял, разговаривал с капитаном по поводу твоего пива, а они как раз выходили из радиорубки. Чтоб было не так заметно, все трое в гражданку переоделись. Слышь, а Палыч какой странный! Сам на себя не похож: потухший, рассеяннный. На меня вроде смотрит, а глаза где-то там, далеко...