менее внимательно рассматривал врача.

"Да, необычная, странноватая внешность, - подтвердил Глеб мысленно

слова главврача.
– Но "интересная, загадочная" - пока не видно. Нет, пожалуй,

есть загадочность. Первое: совершенно неопределим возраст. Шапочка

медицинская так глубоко надвинута на лоб, большие дымчатые очки. Будто она

прячется! Второе: голос! Голос очень низкий, гулкий, будто чужой, исходящий,

откуда-то извне". Но! И это тоже загадочно: эти затемнённые стекла очков не

могли скрыть удивительно глубокого взгляда, пристального и печального.

Библейского! Как на иконах... Бросается в глаза и аристократическая стать:

спина прямая, голову держит независимо, гордо".

– Я попрошу вас прилечь на эту вот кушетку, - сухо сказала доктор.

– Одному?
– легкомысленно брякнул Глеб и тут же осекся, - Извините.

Он прилег, устроился удобнее.

"Отлично говорит по-русски. Интересно", - подумал Глеб.

Даниэла сняла очки, встала и направилась к Всеволожскому.

"Какие прекрасные глаза! Но... старушечьи. А кожа на лице и руках

молодая. Холеная. И губы хоть и тонковаты, но ... наверное, мягкие ещё и

пахнут. Интересно, чем?" Глеб пошевелился, и черная кожа кушетки

отозвалась "выдохом". Пока женщина придвигала к кушетке кресло, Глеб

заметил, какие у неё красивые ноги, загорелые, гладкие. И шпильки? Зачем на

работе? При пациенте надевает?

Всеволожский считал, что ещё одна деталь фигуры женщины выдает её

46

благородство: изящная конструкция стопы, лодыжки и голени. У Даниэлы она

была, кажется, безупречна. Вновь надела очки и присела в кресло.

"Сейчас спрашивать начнет. Фу!" - подумал Глеб кисло.

– Мне нужно как-то настроиться на беседу с психоаналитиком - ехидно

сказал Глеб.
– Можно отвлеченный вопрос доктору?

– Спрашивайте, - доктор удивленно смотрела на пациента.

Тот и не знал, что спросить, но вдруг понял, что картина на стене

напротив его кушетки смущает его.

– Почему на этой картине сухое одинокое дерево, ветки черные, без

листьев? В этом кабинете... такой "депрессняк"...

Даниэла рассмеялась. "Красивая улыбка, чуть, правда, закрытая, зубки

ровные, белые. Но смех, хоть и звонкий, не такой, как голос, но, ...как эхо", -

отметил Всеволожский.

– А на картине ноябрь. Сейчас оживим деревцо, распустим листочки,

расцветём цветочки!

Доктор взяла из кармана халата пультик, направила на "картину" и

нажала - на картине появилась цветущая сакура.

– А так?
– она всё ещё улыбалась, - это интерактивная картина. Для

работы с пациентами.

"Стоп, Глеб, стоп! Я ведь видел эту даму раньше! Точно! Два года

назад... зимой... в парижском аэропорту "Орли", нет, "Шарль-де-Голль". Я

возвращался с конференции. Из-за непогоды рейсы откладывали... Да, я сидел

и ожидал... Напротив через ряд сидела пара: мужчина лет шестидесяти,

импозантный, молодящийся и эта... Даниэла. Одета по-другому, в шубке,

шляпе. Волосы не каштановые, как сейчас, а светлые. И каре не длинное, как

сейчас, а короткое. Но та же фигура, голос, очки. Та же лодыжка и голень, на

таких же шпильках. Я бы не обратил внимания на даму классом ниже! И

женские голени я не перепутаю! Но! Но мужчина... о, господи,... он называл

спутницу Моной!

47

– Что с вами? Почему вы так смотрите на меня?
– спросила доктор.

– Извините, у вас нет сестры-близняшки? По имени... Мона.

Даниэла выронила из рук пульт. Он ударился о пол, вылетела батарейка.

Она наклонилась подобрать - слетели очки. Подбирать стала очки - слетела

шапочка.

– Я сейчас приду. Извините.
– Даниэла скорым шагом удалилась из

кабинета.

Когда она вернулась через пару минут, вид её был уже спокойным,

сосредоточенным и даже более холодным, чем прежде. Очки она не надела.

– Рассказывайте, - деловито попросила доктор.

– Но вы не ответили.

– Нет никакой сестры! Рассказывайте, пожалуйста, о себе.

– Что?

– То, что тревожит вас в последнее время.

"Ага, щас! Нет, дорогая, я про тебя правду услышать хочу! Мона! Ведь