любой "белый" шум были ему привычны и, может быть, даже милы сердцу. В

его душе светился в эти минуты фитилек куража что ли, легкой приподнятости

духа, как во время лекции и в любых знаках внимания, обращенных на него или

в любых других знаках - он умел считывать именно те знаки, те вибрации,

52

которые сейчас были ему нужны.

"Пробраться к дому её сегодня под покровом темноты?" - Он улыбнулся,

вспомнив "графа Нулина".
– "Нет, раннее утро подходит лучше. Все вокруг

будет в сладкой предутренней дреме... Да, да... чуть забрезжит..."

Всеволожский зашел в одну из ротонд, "Русалкин источник", достал из

пакета любимую из коллекции курортных кружечек, которую уже несколько

раз брал с собой. Это была старинная керамическая кружка с красивой

надписью "Карлсбад" и незамысловатым орнаментом. Антиквар в Праге,

который продал Глебу эту кружку, утверждал, что из этой (ну, или подобной)

пил минеральную воду Гёте. Дома у Глеба Сергеевича были и кружки в виде

колокола с богатым рельефным орнаментом, тоже антикварные, были и

современные уплощённой формы, у которых полая ручка плавно переходит в

носик. Более всего он дорожил (и не брал с собой в дорогу) другой "кружкой

Гёте", которую приобрел на курорте Марианске Лазне в две тысячи седьмом

году. Исключительный антиквариат. Внизу надпись: "Мариенбад. Одна тысяча

восемьсот девятнадцатый год". На боку кружки изображена аллегория

здоровья, и знатоки утверждают, что её лицо - это лицо семнадцатилетней

красавицы Ульрики, в которую в тот год был влюблен семидесятилетний гений.

Он с Ульрикой отдыхал в Мариенбаде.

Глеб наклонил кружку, сделал осторожный первый глоток довольно

горячей минеральной воды, как у него раздался звонок на мобильном телефоне.

Звонила ассистентка Таечка. Сообщила, что зачёт прошел на

"удовлетворительно".

Таечка была девушкой тактичной, умной и доброй. Хотела жить по-

настоящему - получать яркие впечатления от нового. А уж если совсем честно,

то хотела, чтобы в её жизни появился человек, тоже яркий и искренний. Хотела

успокоить себя, уверить, уверовать в этого человека.

Девочка из профессорской семьи, причем в третьем поколении. В своем

Академгородке под Новосибирском она получила и золотую медаль, и кучу

53

призовых мест на Всероссийских олимпиадах. Поступить в столь престижный и

"блатной" вуз, как МГИМО, ей удалось лишь со второго раза, зато на бюджет.

И третьекурсница в рваных джинсиках, кедах и клетчатых ковбойках, которая

ездила на стареньком "Ниссане", но с огромными, жаждущими глазами и

чудесными светлыми волосами, убранными косой, сразу привлекла внимание

Глеба Сергеевича. А когда он перешел на штатную ставку профессора, Тая,

отличница и красавица, уже пятикурсница, попросилась к нему на диплом.

– Хорошо, Тая. Но при одном условии, - сказал Всеволожский, изображая

строгость.

– Каком?
– гордо вскинула подбородок красавица.

– Вам очень идут ковбойки и израненные джинсы. Но моя дипломница, а,

возможно, и аспирантка, и ассистентка впоследствии...

– Ой, хочу в аспирантуру! К вам!

– ... должна одеваться строже. У нас "строгий" вуз.

– Хорошо, Глеб Сергеевич. На семинар, во вторник, я приду другая, - она

хитро, подумав о чем-то, посмотрела в глаза профессору.

Но до вторника было воскресенье. И они столкнулись в "Ленкоме". Глеб

не сразу узнал свою студентку. Но сразу стройная, по-театральному нарядно

одетая девушка привлекла его внимание в толпе. Эта девушка почему-то чуть

насмешливо и прямо в лицо смотрела на него. Знакомая что ли? Изумрудного

цвета костюм, обрамленный по воротнику, лацканам и рукавам черным

бархатом, идеально облегал фигуру. Белоснежное жабо с горизонтальными

воланами на груди украшала брошь из яшмы терракотового цвета. Заколка из

такого же камня в собранных на затылке волосах. Чулки бронзового цвета со

швом сзади, черные лаковые шпильки. Профессор, когда девушка направилась

к нему, смотрел снизу-вверх, сверху-вниз, отдавая предпочтение ладным