под "морское царство": эти перламутровые морские раковины, аквариум и

прочее.

Гигантский аквариум был размером с концертный рояль, который стоял в

63

гостиной. Пастельные сочетания бледно-розового, мятно-зеленого, бежевого с

небесно-голубым, малое освещение погружали в покой, безмолвное

отдохновение.

– Вам нравится у меня?
– как же без кокетства может обойтись женщина-

хозяйка, ждущая комплементов.

– Вам бы позавидовал капитан Немо. Вы круче!
– искренне выпалил

гость.

– О! Жюль не раз говорил мне, что свой "Таинственный остров" он

писал, думая обо мне!
– она вздернула носик.

Следует отдать должное двум вещам: первое - носик был, если честно,

великоват, а второе - она явна рада редким, видимо, гостям и хотела

произвести впечатление. И произвела! Глеб, как рыба шевеля губами, беззвучно

и с совершенно идиотским выражением лица спросил:

– Верн? Жюль Верн, что ли?

– Да, конечно. Но мне не нравилась, что приключенческую романтику

своих романов он нашел в Парижской Коммуне одна тысяча восемьсот

семьдесят первого года.

Она взглянула на Глеба и поняла, что взяла слишком бодрое "аллегро".

Лицо её немного осунулось, глаза потухли. Она уже давно не говорила о себе

с... современниками.

– Я сейчас накрою на стол. Всё уже в буфетной рядом.

А Всеволожский никак не мог вернуться в "здесь и сейчас" и

беспардонно "пялился" на Мону.

– Пожалуйста, Глеб, не смотрите так... Я знаю, что в мои глаза смотреть

трудно. Они насмотрелась за триста лет столько и такого... Вот лучше

посмотрите пока альбомы с фото. Только спокойнее, - она говорила голосом

доброй няни.

Гость взял первый альбом, что лежал сверху. Ну как можно быть

спокойным?! Попадались фотографии, ровесницы первых в истории этого

64

изобретения. Но! Но Мона (или Даниэла) всегда примерно одного возраста,

тридцати - тридцати пяти лет, здесь вот они вместе, и ясно, что они -

близняшки! Вот кто-то из них с Ремарком, вот с Фрейдом!.. На обороте фото

лишь даты: Одна тысяча восемьсот девяносто шестой, одна тысяча девятьсот

шестнадцатый,... одна тысяча девятьсот тридцать пятый... Вот сестры (кто из

них?) в белых халатах у хирургического стола. Сзади подпись: одна тысяча

девятьсот пятнадцатый, Кенигсберг.

– Прошу вас к столу. Давайте я налью вам полный бокал вина - вам

необходимо расслабиться. И привыкать к мысли что я - фантом, но реальный.

Всеволожский залпом осушил бокал. Конечно, он отступил от протокола,

но взглядом попросил ещё. Мона налила ему второй. Теперь он отпил

половину. Речь к нему возвращалась. Понемногу.

– Я могу предложить блюда чешской, немецкой и французской кухонь, -

ей нравилось изображать хозяйку.
– Пожалуйста: кнедлики с квашеной

капустой и свининой, жареные сосиски с гарниром из картофеля и квашеной

капусты, трюфели, сыры, багеты, круассаны, крем-брюле. А вот...

– Ради Бога, извините меня! Совершенно нет аппетита.
– честно

признался Глеб.
– Я не в "своей тарелке".

– Хорошо. Понимаю. Давайте ужин перенесем на завтра.

– А я должен прийти завтра? Сюда?

– Нам ведь нужно о многом поговорить. Или вам не интересно?

– Что вы! Что вы!

– Правда о многом - это я "загнула". Вряд ли смогу... Вряд ли захочу...

Вряд ли вспомню... И я ведь вас должна расспросить! Но пока вы

"неразговорчивый", давайте я расскажу свою историю. Кратко: и, постараюсь,

последовательно. А вы пейте вино. Не стесняйтесь.

Итак, я и Даниэла - дочери-близнецы Якова Брюса. Те, что умерли

детьми. Невозможно (я не помню толком себя и сестру лет до десяти-

двенадцати), да и вряд ли следует при первом разговоре нагружать вас

65

подробностями... Мы родились в одна тысяча семьсот девятом году. Имена у

нас были другие и вообще они часто менялись... В США я была Джессикой, а

во в Франции Моникой... Сейчас мы - Мона и Даниэла. Так вот, в одна тысяча

семьсот четырнадцатом году мы, говорят, умерли. Отец, имевший огромное