— Ты хороший парень, — сказал он. Конечно, к этому времени на запах виски из бара «Эйс» высыпало с десятка завсегдатаев.

— Не отнимай у него бутылку, — крикнул один из них мне. — Он мой хороший приятель.

Он потянулся к бутылке, а другой протянул руку, чтобы не дать ему такой возможности. Бутылку выбили из моей руки, та разбилась со звоном, и жидкость разлилась по тротуару. Все смотрели с ужасом, Даниель хотел было облизнуть сухие губы языком и сумел выдавить несколько слов:

— Черт, приятель, тебе не следовало этого делать.

Всему виной его южный акцент. Остальные зеваки исчезли в баре, немного протрезвевшие и опечаленные. Мое состояние ухудшилось. Я сказал об этом Даниелю.

— Как там дела с твоей сукой? — спросил он.

— Она совсем недавно ушла с Гадюками.

— Я видел ее вчера вечером. — Он посмотрел на меня, и я собрался с силами, чтобы выслушать остальное. — Я тоже добрался до ее кусачей щели. Знаешь, та великолепна. К тому же она меня отсосала.

Это был удар в промежность. Я пытался улыбнуться.

— Откуда у тебя эта зарубка на голове? — спросил я, указывая на рану посреди волос.

— Это дело рук этого возбужденного, который живет с ней.

— Мертвая Голова.

— Да. Похоже, его так зовут.

— Где они?

— Я тебя отведу. Уходим отсюда.

Я взял Даниеля под руку, он свернул за угол и вел меня два квартала мимо Вашингтон-сквер. Показалось высокое здание, какие бывают в «Астор-плейс», а перед ним тротуар и обочину заполонило два десятка мотоциклов, в основном маленьких.

— Проклятые Гадюки, — сказал я Даниелю.

— Да, это мерзкие типы, — согласился он.

Пока мы поднимались, наверху лестницы моргал красный свет. Казалось, что взбираешься на пирамиду, на вершине которой непременно совершится жертвоприношение. Сверху доносилось много шума — музыка, крики и знакомые звуки со всех сторон: шла мастурбация по кругу. Затем наверху показались глаза и быстро устремились к нам — прожектора катящегося вниз мотоцикла без наездника.

— Берегись! — крикнул я и прижался к Стене. Мотоцикл отскочил от стены прямо над нами и покатился в нашу сторону со скоростью гигантской биты, грохоча бензиновым двигателем, и обдал мое колено своим горячим дыханием, пока продолжал свой путь, прыгая вниз по ступеням.

— Черт, здесь они выращивают эти штуки большими, верно? — сострил Даниель, пока мы взбирались по лестнице.

Наверху собралась самая большая компания шарлатанов, чокнутых и педерастов, какую я вряд ли встречал: от одной кожи казалось, что ты попал в заповедник гестапо, но цепи, защитные шлемы, подрезанные «Левайсы», футболки и бороды создавали всему и страшный, и комичный эффект. Я почувствовал свою причастность ко всему этому. Здесь шел бал, устроенный исключительно ради меня, в опухших посреди ночи мозгах танцевали развратный менуэт.

— Парень, эта сцена мне по душе, — сказал я, засунув большие пальцы за пояс и раскрывая свою накидку, чтобы произвести впечатление. Даниель прижался к стене, особенно после того, как все уставились на нас, но я выстоял. Какой-то парень в одной черной футболке, лишенный другой одежды, подошел и воткнул своим почерневшим от масла пальцем мне в грудь. Он напоминал викинга древних времен и вонял тем, что источает туалетная бумага.

— Ищешь приключений? — спросил он, сощурив глаза.

— Ищу Мертвую Голову, — ответил я.

— Зачем?

Я наивно развел руками и улыбнулся:

— Он мой старый приятель.

— Он не околачивается вместе с битниками. Я правильно говорю, Джин?

Любовница пряталась за его спиной. Он вытолкнул ее вперед, вцепившись в трусики. На ней больше ничего не было, если не считать губную помаду на животе и чулок, повязанный вокруг шеи. Джин не захотела разговаривать. Она лишь стояла, дрожа, как молодая самка из Теннесси, ее маленькие сиськи величиной с пенни были покусаны и кровоточили. Когда Джина не ответила, викинг сделал пол-оборота и тыльной стороной руки двинул ей по зубам. У бедняжки не хватало сил даже заплакать — так она была напугана. Однако это обстоятельство, похоже, уладило наш конфликт; он утащил Джину прочь, и мы оказались преданы самим себе — нам бросили вызов и обнаружили, что от нас не исходит опасность.

По огромной мансарде разбрелось, похоже, человек тридцать или сорок, большинство из них разбились на маленькие группы. А каждая группа представляла собой живописную картину. Я оставил Даниеля, который прижимался к стене у двери, и прошелся по помещению. Напротив, у стены со стороны улицы, между двумя огромными окнами, шло распятие на кресте. Я приблизился и остановился напротив окна, чтобы понаблюдать за этой церемонией. Двое Гадюк осторожно подняли безжизненное тело молодого бородатого хиппи; три девушки наперебой омывали его руку вином и разрисовывали ее губной помадой; они аккуратно забивали гвозди в его руки и ноги.