Серафима сжала кулаки, обрывая спринтерский порыв. Расползаться в сопливую лужицу при посторонних она не собиралась.

– Что случилось?

– Это долгая история, - начал Максимилиан, подавая доктору интенсивные сигналы бровями.

– И, наверняка, жутко секретная, - подыграл тот.
– Ладно, я буду у себя. Макс, пациентам противопоказан стресс.

– А я тут причем? Я вообще только прилетел.

– Залети ко мне потом. Разговор есть.

– ОК. Закажешь?

– Как обычно?

– Как обычно.

Александр скользнул взглядом по черному экрану с бегущими цветными змейками, довольно кивнул, попрощался, заверив, что состояние пациента стабильное, и вышел из палаты.

С замирающим сердцем Серафима подошла к кровати. Прижала кончики пальцев к мерно вздымающейся груди, впитывая ритмичное тук-тук-тук под больничным бельем, прикусила губу, в бесполезной попытке сдержать прорывающиеся слезы.

В попытке отвлечься, поправила одеяло и рассыпавшиеся по подушке волосы, задержав на три долгих секунды льнущую к ладони белую прядь.

– Ладно, - она присела на край больничной кровати и, словно это было самой естественной вещью на свете, сжала, наконец, его руку, - рассказывай.

Сперва Максимиллиан поерзал, устраиваясь поудобнее, затем забросил ногу за ногу, одернул манжет клетчатой рубахи с джинсовым воротом и только потом, заметив, на лице Серафимы выражение крайнего нетерпения, спросил:

– Что последнее ты помнишь?

Удар.

Оборвавшийся вдох.

Боль.

– Как я умерла.

– Что?

Вампир подался вперед и его светло-голубые радужки на миг словно подернулись ртутной пленкой Показалось?

– Ты помнишь все, что было до того, как Глеб тебя вырубил?
– не скрывая недоверия переспросил он.

– Да-а-а.

– Ты не в курсе, как работает поводок?

Начинающая разогреваться память услужливо подбросила контекст, не связанный с собаками. Серафима рефлекторно проверила, слушается ли ее тело, и поморщилась:

– Ты про тот шнурок? Нет, в моем справочнике вуду для чайников о такой херне не упоминалось.

– Поводок, - тоном заправского профессора начал Макс, не переставая сверлить ее проникновенным, как промышленный перфоратор, взглядом, - нафиг подавляет волю человека.

– Лобого?

– Нет. На одаренных он не действует. Впрочем, на таких как я или Гаяне тоже. И поскольку сознание человека под поводком просто, - он щелкнул аристократичными пальцами, - выключается, странно, что ты все помнишь. Ведь у тебя...

– Нулевой потенциал?
– осклабилась Серафима.

– Да. Мне жаль.

Улыбка, проявившаяся на его губах была понимающей. И горькой.

– Что?

– Мне жаль, что тебе пришлось такое пережить, - он запрокинул голову, наблюдая за танцем теней на больничном потолке.
– Меня как-то заперли. В гробу. Лет на пятьдесят, кажется. Мерзкое ощущение.

Удивление, неверие, гнев, очень много обжигающего, словно заговоренное серебро, гнева. А за ними отчаяние.

Серафима дернулась в попытке стряхнуть налетевший из ниоткуда эмоциональный шторм. И почти услышала глухой стук кости о дерево.

Похоже, рано она с постели встала.

Сглотнув полынную слюну, Серафима глянула на затывшего иллюстрацией к "Маленькому принцу" вампира и неожиданно для себя сказала:

– Тоже решил, что бессмертный?

С соседней кровати донесся тихий смех.

– Ага, - голубые глаза смотрели на нее. Пристально и очень серьезно.
– Не делай так больше.

– Не буду, - обещание было искренним.
– Так как мы очутились в больнице?

Максимилиан театрально хлопнул себя по лбу.

– То-о-очно, я ж сказку не дорассказал. Эх, старость, склероз...

"Импотенция" - выдохнула под нос Серафима.

– Я, между прочим, слышал, - Макс обжег ее горячим, как выдох газовой горелки, взглядом.
– И на будущее, - кончик языка мелькнул в уголке дурманящей улыбки, - не советую меня дразнить.

Чувствуя, как вслед за скулами полыхнули уши и шея, а сердце пошло танцевать канкан, Серафима отвела взгляд. Волна схлынула резко. И сквозь стихающий в ушах топот, она услышала неестественно спокойный голос.