Знает. И, если он не будет осторожен, убьет.

– о Зое?
– Киен сделал шаг вперед.

– О Зое, - согласился мужчина, вкладывая черный влажный шарик в приоткрытый рот женщины.
– И о тебе. А теперь помолчи. Мне нужно сосредоточиться.

Он наклонился к ней.

И поцеловал.

Сначала ничего не происходило, а потом еще мгновение назад безжизненная рука дрогнула, заскребла по земле. Киен видел, как поднялась, опала и снова поднялась грудь под пуховиком, услышал судорожный вдох и сразу за ним - крик.

– Ну, тихо, девочка, тихо. Ты мне так всю округу поднимешь. Спи.

Ладонь мазнула по сверкнувшим жизнью глазам, и женщина затихла.

Мужчина склонился над потомком богини Дану, вслушался в хриплое дыхание. Снял дорогой пиджак, скомкал его и прижал к кровавому пятну на спине.

– А теперь, - он поднял на Киена пронизывающий до пяток взгляд, - давай поговорим. Только знаешь что, иди и, вот, подержи тут.

Черные глаза указали на медленно тяжелеющую от крови ткань.

– Зачем?

Киен не дерзил, нет. Дерзить этому было опаснее, чем Руа сыну Мидира, опаснее, чем самому Бодб Диргу.

– Ты же не хочешь, чтобы он умер.

Не вопрос, утверждение.

И правда, не хочет. Во всяком случае не так.

Киен до последнего не верил, что Глеб выстрелит, - бить в спину недостойно воина.

Как и прикрываться женщиной. Двумя женщинами.

Рассказу Гаяне Киен поверил сразу.

Аргит сын Финтина поклялся защищать и сдержал слово. Он достоин лучшего, чем смерть от руки труса.

Киен подошел к своему врагу, присел на корточки и зажал рану.

Мужчина проворно поднялся, бросил безразличный взгляд на испорченные брюки, зачем-то топнул ногой, приказал:

– А ну, не шалить!

И направился к валяющемуся в грязи сокровищу Туата де Дананн.

– Что это?
– он попробовал рукоять кончиком пальца.

– Меч Нуаду.

– Ну надо же, - довольное цоканье не вязалось с сошедшимися на переносице бровями.
– И что Глеб обещал тебе за него?

– Пустить мой народ. Сюда.

В ответ на очень нехороший хрип раненного, Киен, не задумываясь, сбросил с пальцев паутину целебного сна.

– Раб мечтает о свободе.

– Я не раб, - он взвился языком пламени, но руки не отнял, - мы...

– Вы просто проиграли, - в этом голосе было понимание, память, печаль.
– Так случается.

Случается.

И союзники становятся непримиримыми врагами.

Люди, еще вчера чествовавшие твою семью, поворачиваются к новым богам.

Забывают. Помогают забыть детям.

И детям детей их.

Но во все времена, погребальными кострами ли, тризнами, ладаном ли и молитвами, да хоть какофонией похоронных оркестров - смерть чтили все.

Ну и сказки, будь они неладны, помогли.

Слушали ведь, потом читали, экранизировали даже, но главное - помнили.

Верили.

И он остался.

Киен увидел, как тень, мелькнувшая на худом лице, исчезла. Черные глаза вспыхнули кострами Самайна, и в ответ на безмолвный призыв из-под снега вынырнула рука.

Полуразложившиеся пальцы сомкнулись на ножнах, а те в ответ замерцали синим. Земля охнула, застонала, как разбуженное от долгой спячки животное, но все же проглотила меч короля.

– Ну-с, - мужчина посмотрел на лежащего в беспамятстве Глеба, - перейдем к виновнику этого торжества.

Он пощупал торчащую из ворота пуховика шею, приподнял веко, прижал ладони к груди. Довольно хмыкнул.

– Чем ты его так?

Киен сглотнул, но врать не стал.

– Мой глаз. Старшие говорят, Балор, мой предок, мог убить. Я не могу. Я смотрю, они падают. Не умирают. Так.

– и долго он будет?

Задав вопрос, тот принялся проверять карманы Глеба.

– Не знаю. Я был злой. Очень злой.

Мужчина деловито ощупал пуховик, проверил брюки и даже сапоги. Подобрал валяющийся на земле кожаный лоскут повязки и, вернувшись, протянул Киену.

– Сюда идут.

Первый вылетевший на поляну волк был черным.

Глава 51

Даже не открывая глаз, Серафима поняла: она в больнице. В нос забились запахи дезинфицирующего средства, кондиционера для белья и почему-то лилий. Последний, как оказалось источал букет на прикроватной тумбочке. Белоснежные лепестки мягко мерцали в свете ночной лампы. Судя по лезущей через щели в жалюзи темноте, солнце село давно.