Послышались отдаленные шумы: чьи-то тяжелые шаги, стук в дверь, невнятный возглас и негромкие пояснения. Трубка зашипела, и женский голос недовольно спросил:

— Ну, что еще стряслось?

— Извините за поздний звонок, — начала Верочка.

— Давайте без увертюры. Мама снова в обмороке?

— Нет, — холодно ответила медсестра, оскорбленная пренебрежительным тоном девицы. — Ваша мама хочет немедленно с вами увидеться.

— Зачем?

— Она мне не сообщила.

— Ну, скажите, что я приеду завтра после работы.

— Она просит вас приехать немедленно.

— Господи! Скажите ей, что сейчас начало одиннадцатого!

— Я ей говорила, — ответила Верочка с тайным злорадством. — Она настаивает.

— Да что же это такое, — пробормотала девица себе под нос плачущим голосом. Подумала, глубоко вздохнула и с надеждой спросила:

— А разве меня в такое время охрана пустит?

— Я позабочусь о пропуске, — сладко пообещала Верочка.

— Вот спасибо, — буркнула девица безо всякого энтузиазма. Сказала с тяжелым вздохом:

— Приеду…

И бросила трубку. Верочка аккуратно отставила аппарат на край стола, достала из ящика чистый бланк экстренного пропуска и принялась заполнять его. Именно сейчас она поняла смысл словосочетания, дежурным штампом сопровождавшего жизнь советских людей: «С чувством глубокого удовлетворения»…

Вот именно.

Заполнила бланк и спустилась вниз. Передала в руки охранникам и объяснила ситуацию. Те покивали: дело-то житейское. Нужно значит нужно. Главное, чтоб инструкции соблюдались.

Через сорок минут во двор центра въехала симпатичная импортная машинка. Из нее вышла красивая девушка и, не торопясь, направилась к посту охраны.

— К Русановой, — сказала она, сдерживая зевок.

— Паспорт, пожалуйста.

Посетительница порылась в сумке, брякнула на перегородку красную книжицу и прикрыла рот ладонью.

— Идите, — сказал пожилой охранник, изучив документ. Вернул паспорт и с сочувствием добавил:

— Плохо родственнице?

— Родственнице хорошо, — с раздражением ответила девушка. — Это мне плохо.

И пошла к лифту, оставив остолбеневшего охранника позади себя.

Верочка ждала гостью на входе, открыв дверь, которая по инструкции всегда запиралась на ночь.

— Как доехали? — заботливо спросила она, надеясь увидеть перекошенное лицо хамки. Увидела, и снова испытала чувство глубокого удовлетворения.

Стася, не отвечая, пошла по коридору в палату. Без стука открыла дверь и вошла в комнату.

— До утра подождать, конечно, было нельзя? — сухо спросила она.

— Нельзя.

Альбина Яковлевна сидела на койке, облокотившись спиной о подложенную подушку. Стаська внимательно оглядела мать и поразилось тому, насколько хорошо она выглядит. Исчезли нездоровые мешки под глазами, даже морщины странным образом разгладились и разошлись на помолодевшем лице. И это выражение глаз…

Стаська нахмурилась.

Она не помнила, чтобы мать смотрела на нее с такой спокойной уверенностью. И почему-то ей это не понравилось.

— Садись, — сказала мать.

— Ты хорошо выглядишь, — заметила дочь, усаживаясь рядом с ней..

— Я знаю.

— Тогда зачем такая спешка?

Альбина Яковлевна мучительно свела брови, обдумывая ответ.

— Боюсь не успеть, — сказала она наконец.

— Что не успеть? — не поняла дочь.

— Сделать то, зачем меня вернули. Стася, ты в бога веришь?

Стаська закинула ногу на ногу и принялась рассматривать носки своих полусапожек.

Скука какая! Вытащить дочь посреди ночи, чтобы разговоры разговаривать! Что, неужели нельзя было обойтись обществом дежурной медсестры? Ей за это деньги платят! К тому же, эта паразитка, кажется, сильно злорадствует…

— Стася!

— А?

Дочь очнулась и посмотрела на нее пустым равнодушным взглядом.

— Я тебя спросила, веришь ли ты в бога? — повторила мать настойчиво.

Стася вздохнула.

— Как говорил Вольтер, «я не нуждаюсь в этой доктрине», — терпеливо ответила она.

— Вольтер так сказал? — поразилась мать.

— Именно.

Альбина Яковлевна медленно и удивленно покачала головой, Стася пристально рассматривала новое, почти незнакомое лицо матери. Чем-то оно ей определенно не нравилось.