— Я завтра же поговорю с Евдокией Михайловной.

Несколько минут дочь стояла, не шевелясь, и разглядывала мать недобрыми прищуренными глазами. На подбородок капнула красная капля, и Альбина Яковлевна вздрогнула. Ей вдруг показалось, что Стаська плачет красными слезами, как она сама плакала черными.

Но Стаська подняла ладонь, тщательно вытерла подбородок, и мать увидела, что то, что она приняла за слезы, было кровью, сочившейся из прокушенной нижней губы. Дочь минуту разглядывала ладонь, на которой пролегла кровавая полоска, потом подняла ее и зачем-то показала матери. Постояла еще минуту, давая возможность хорошо все рассмотреть, повернулась и молча вышла в коридор. Через секунду дверь снова приоткрылась, и ладонь Стаськи, размазывая кровь по стене, нащупала выключатель. Раздался щелчок, и мир погрузился в темноту.

«Теперь не страшно», — вдруг подумала Альбина Яковлевна. Сползла вниз, закрыла глаза и попыталась хотя бы в воображении вернуться в покинутый летний мир.

Сон нежно коснулся ее лица, и у нее все получилось.

Все прошедшие дни Валька мучилась вопросом: что же произошло в одноместной палате кардиологического центра, где неожиданно собралась почти вся их семья?

Чудо или врачебный ляп?

В пользу второго говорил негативный личный опыт друзей, знакомых и многочисленные публикации в прессе, повествующие о некоторых «достижениях» отечественной медицины, от которых у любого нормального человека холодела кровь.

Так что Валька, немного посовещавшись с матерью, склонялась к врачебному ляпу.

Действительно, разве есть человек, способный опровергнуть на личном опыте старую добрую присказку: «Оттуда еще никто не возвращался»?

Но Вальке не давало покоя одно воспоминание: ну, никак не могла она забыть пронзительного звука, который издавал прибор, подключенный к сердцу тети Али. Долго издавал, пока не выключили. А на зеленом экране тянулась идеально ровная прямая. Такая прямая, которую не могут искривить никакие земные печали и радости. Прямая, которая не пересекается с житейской суетой, а идет параллельно с ней.

В другом мире.

Эти доводы вступали между собой в неразрешимое противоречие: с одной стороны, Валька как человек, взращенный на идеях научного материализма, не принимала ничего, что выходило за рамки строгой логики.

Но с другой…

Это были даже не доводы рассудка, а интуитивное ощущение страха, возникшее оттого, что рассудок столкнулся с неким феноменом, который не может объяснить и переварить, опираясь на привычные законы природы.

Промучившись несколько дней, Валька запретила себе размышлять на эту тему. В конце концов, — как мудро выразился тот врач с большими ухоженными руками, — никто не умер.

А это самое главное. На остальное — плевать.

Как сказал один французский философ, «жестокость жизни прежде всего в том, что она продолжается, несмотря ни на что».

Вот именно.

Даже если бы события повернулись… не столь благоприятно…

Даже в этом случае, никто из них не ушел бы вслед за Альбиной Яковлевной: ни ее муж, ни ее дети.

Стаська по-прежнему хватала бы с большого банкетного стола Жизни самые вкусные и полезные кусочки. Федька по-прежнему ныл бы о несправедливости судьбы и не ударял палец о палец, чтобы эту несправедливость немного поправить. А дядя Женя…

Трудно сказать, что было бы с ним. Валька не ожидала, что болезнь жены, словно в зеркале отразится на прагматичном и прижимистом Евгении Павловиче и за несколько дней превратит его в больного, не совсем адекватного старика. Впрочем, это открытие, скорее, из области приятного. Страдает — значит любит.

Жизнь Вальки с того памятного вечера сильно переменилась. Она перебралась в квартиру Арсена.

Мама воспринимала происходящие перемены мужественно. Не ругала дочь, не жаловалась на одиночество, не давала советов и не спрашивал а больше того, что сама Валька считала нужными поведать.

Но Валька не рвала с домом окончательно: там хранились многие ее вещи, книги, любимые игрушки и многочисленные сувениры, привезенные из командировок. Она старалась забегать домой так часто, как только могла, и выбирала для этого время, когда точно знала, что мама дома. Наверное, Вальку терзало чувство вины.

Она была бы только рада, если бы мама как-то устроила свою личную жизнь, и несколько раз намекала ей на это.

Но мама упорно отмалчивалась и не сходила с четко проторенной после смерти отца колеи. Дом — работа, дом — могила, как неодобрительно выразилась бабушка о мамином образе жизни. В точку.

Вот и сегодня, Валька забежала домой, чтобы повидаться, но нашла только записку, сообщавшую о появлении нового ученика.

Валька покрутила в руках клочок бумаги, обвела взглядом комнату, которая теперь казалась странно чужой, рассеянно прошлась по пустой квартире и решила выпить чашку чая.

Включила чайник, уселась за кухонный стол. И тут же затрезвонил телефон.

«Наверное, Арсен», — решила Валька. Телефон на кухне был без определителя номера, и она торопливо схватила трубку.