– Это достойный и уважаемый человек.

Вот что-что, а врать своей дочери ванн Варл не хотел и не умел.

– Ты лжешь! Ты не хочешь отдавать меня ему! Я знаю тебя! Я вижу, что это так! – Дайон бросилась правителю четырех холмов в ноги. – Отец, молю тебя!

– Встань! – слезы дочери разрывали душу. – Я не могу отменить этот союз. От него слишком многое зависит. Слышишь?

Но девушка не слышала. Цепляясь за руки отца, как за единственно спасительное средство заливалась слезами:

– Пожалуйста, отец… Я прошу тебя, не делай этого.

Мужчина поднял ее с колен и, прижав к себе, крепко обнял:

– Если бы я мог, если б только мог… Боги свидетели, если б на то моя воля, я бы никогда не поступил так с тобой. Ждал бы сколько угодно, и дал бы благословение только желанному для тебя союзу. Но в силу сложившихся обстоятельств, я вынужден сделать это сейчас и именно таким способом.

Сиртингин отстранил дочь от себя и вытер ей слезы:

– Я очень люблю тебя. Но сегодня дам разрешение на твой брак, хочешь ты того или нет.

Оставив дочь стоять застывшим изваянием посреди комнаты, Варл в спешке покинул покои. И только пройдя всю гулкую галерею второго этажа, остановился. Прижался спиной и затылком к стене. Даже сжатые зубы не смогли сдержать рыдания. Ван сиртингин, грозный правитель четырех холмов заплакал от страха и неистовой боли, что сейчас безжалостно терзала его сердце. От той, что плескалась в раскосых глазах его дочери, его маленькой синеокой Дайон. От осознания предательства, самого страшного: ибо он только что предал своего единственного ребенка. Ведь сегодня, совсем скоро он отдаст ее своему злейшему врагу.

Ноги подкосились. Дайон рухнула на колени и, уткнувшись лбом в мраморный пол, тряслась от рыданий. Обида, гнев, жалость к себе, ненависть к родителям, желание сопротивляться – все это жгло изнутри. Давясь слезами, девушка громко проклинала и свою судьбу, и богов, что допустили такое.

Напуганные прислужницы жались к стенам. А затем, когда во все стороны начали лететь вазы, кувшины с вином, осколки блюд и зеркал – и вовсе в спешке покинули покои…

Подъездная аллея, фонтаны и статуи утопали в огнях. Легкий ветерок приносил свежий бриз, пах недалеким морем и рассеивал дым повсеместно зажженных факелов, сливался с ароматами клумб и цветочных гирлянд. Атрий блистал натертой позолотой. Сотни сверкающих поверхностей отражали, преломляли и снова отражали пламя многочисленных свечей и светильников, блеск нефрита и мрамора.

Бледная и оглушенная происходящим, Дайон медленно прошествовала по искристо белым плитам. Старалась не думать о взглядах, направленных на нее. Взглядах родителей. Гордо вскинув подбородок, преодолела несколько широких ступеней перед посадами отца и матери. Не подняв взгляд, склонилась в легком полу приседе перед сиртингином и ванни. Родители, как и подобает правящей паре, восседали на широких мраморных скамьях. Круглые подлокотники и невысокие спинки обложены подушками с золотым шитьем и изображениями герба династии – лилии и граненого турмалина в лавровом венке.

Мама как всегда прекрасна и сдержана. Отец строг и непередаваемо мужественен. Если бы Дайон не знала бы его так хорошо, вероятно и не заметила бы, как нервно подрагивают его пальцы на мраморном подлокотнике. Сиртингин переживает так же сильно, как и она. Мать вон тоже сидит подозрительно прямая и застывшая. Боги, как она прекрасна, ее добрая мама. Дайон так хотела бы быть похожей на нее. Стать такой же нежной, грациозной, мудрой…

Они не хотят, не желают ни этого приема, ни будущего союза. Тогда какого зэрхата они с таким непоколебимой решительностью затеяли все это, с такой непреклонностью и необъяснимой покорностью ждут претендента, который внес столько сумятицы в их семейную идиллию. Будь он проклят, проклят, трижды проклят!

Ошеломленная и раздавленная, Дайон, словно деревянная остановилась чуть сзади у скамьи, за правым плечом отца. Тут же две прислужницы расторопно поправили ее вуаль, уложили красивыми складками длинный шлейф и тенью растворились за ближайшей колонной. Варл слегка повернул голову и коротко глянул на дочь. Та стояла прямая, застывшая, словно статуя, сцепив ладони. Подбородок вздернут, глаза в толпу.

Она ненавидит меня, – подумал Варл, а Дайон в эти мгновения всеми силами старалась не смотреть на отца и пыталась сдержать себя от того, чтобы вновь не броситься ему в ноги и не умалять прекратить происходящее.

Гости все прибывали. Произнося приличествующие случаю речи, постепенно наполняли зал. Гомон голосов, улыбки, выражение признательности, заверения в преданности, музыка, снующие туда-сюда слуги – все стало сливаться в удушающе пеструю картину, в которой Дайон будто не хватало воздуха, как в бреду. Даже заставить себя улыбнуться оказалась не в силах. Сейчас она ненавидела всех этих людей, что пришли поглазеть на ее падение.

Постепенно первая буря эмоций прошла, как проходят все внезапные потрясения, и Дайон слегка успокоенная традиционными приветственными фразами, стала остывать. Но в то же время отчаяние и злость уступили место другому чувству, которое втекло в душу и зашевелилось там, намертво вжилось. Ненависть. Жгучая, бесконтрольная, настолько сильная, что, казалось, подавить ее невозможно.