Не ответив ему ничего в третий раз, я просто легла на кровать, подтянув к себе ноги и, свернувшись калачиком, равнодушно смотрела на летящие капли дождя за окном.

— Если хочешь, то можешь не отвечать мне, — наконец пробормотал он. — В целом, ты в праве вообще со мной теперь не разговаривать.

Неплохая мысль. Думаю, что умненькой Соне она пришлась бы очень даже по душе. Не разговаривать, не видеть, стереть из жизни и полностью забыть.

— Но я очень прошу тебя просто выслушать меня, — продолжил тем временем Иван Андреевич. — Я хотел рассказать, правда. Но потом подумал, что это тебя просто раздавит…

О, да. Бесспорно! Поэтому ты, видимо, решил сначала провести ночь со мной, а уже потом рассказать. Чтоб уж наверняка…

— И я понял, что не смогу ничего рассказать тебе правду. И решил, что твой разбитый телефон — это все на руку. Я просто исчезну. Глеб исчезнет. Ты же все равно номер не запомнила скорее всего и не стала бы пытаться искать, а даже если бы стала, то тебе бы никто не ответил.

От этих слов на глаза снова навернулись слезы. Если бы он так поступил было бы до ужаса больно. Хотя, с другой стороны, он-то думал, что я попереживаю немного и успокоюсь. А что? Может быть так и было бы. Но теперь мы этого уже не узнаем в любом случае.

— И потом, когда ты назвала меня… — в сердце защемило при воспоминании, как я обозвала его пеплом. — Знаешь, — тем временем продолжал он. — Я сам не мог понять, почему меня это так задело. У меня всю жизнь было все, о чем только не пожелаешь. Но при этом обратной стороной медали был полный контроль со стороны родни. За меня заранее все решали, начиная с цвета рубашки, которую я надену в школу, заканчивая выбором профессии. И когда тебя так загоняют в рамки, то ты даже сам того не осознавая будешь искать выход всем тем эмоциям и негодованию, которые ты в себе душишь… Мне все время казалось, что я буквально горю в своем невысказанном протесте. Но вот в один прекрасный день папин коллега, когда мне было двенадцать, научил меня одной карточной игре. Больше всего на свете меня увлекала математика. Всегда. И ты не представляешь, как я увлекся игрой, в которой выигрыш зависит от того, насколько ты умело сможешь высчитать и продумать свой ход и ход своих противников.

Он внезапно замолчал. Взглянул на меня и, видимо, не увидев всепрощения в моих глазах, опустил свой взгляд в пол. Он молчал долго, наверное, несколько минут. Мы так и сидели каждый погруженный в свои мысли. Возможно он не мог найти нужные слова, чтобы объяснить мне, почему он так поступил. Возможно я напрочь отказывалась понимать это в принципе. А возможно, он решил не сотрясать понапрасну передо мной воздух своими объяснениями, а я посчитала бессмысленным все это слушать. Наши мысли были сейчас где-то настолько далеко…

Мои блуждали вокруг перевода в другой вуз и осуществлением этого перевода как можно скорее, а его… Одному богу известно, где блуждали его мысли.

— Не молчи только, пожалуйста… — вдруг тихо, почти шепотом проговорил он.

Мне хотелось ответить. Честно. Хоть что-нибудь. Хотя бы потому, что я представляю каково тебе, когда ты просто просишь человека не молчать. Потому что это молчание уже становилось невыносимым для нас обоих. Но все слова, что можно было сказать, застревали в горле сдавленными слезами. Жалость к себе самой затмевала все на свете, и я поняла, что все мысли сводились к одной простой истине — мне невероятно больно.

Но…

И это можно пережить.

Поэтому я снисходительно решила прислушаться к его просьбе.

— Я спать хочу, — выдохнула я. — Не шумите, пожалуйста… — я замолчала, подумав, что эта просьба звучит невероятно глупо. Потому что хотелось попросить в первую очередь не шуметь в моей голове. Не шуметь так полюбившейся мне перепиской, гитарным переливом аккордов в тихий и грустный вечер, не шуметь теплыми прикосновениями совершенно другого, но все равно полюбившегося мне человека… Не шуметь своим тяжелым дыханием на моей коже…

Я зажмурилась.

Не шумите в моей голове, пожалуйста…

— А лучше — исчезните.

***

Я старалась взглянуть на происходящие вещи философски и попытаться быть благодарной: за то, что судьба преподносит мне такие жесткие, но важные жизненные уроки — никому никогда не доверяй. Ну и за то, что мой дорогой спутник, Козел Андреевич, всемогущий сыночек ректора, проклятый обольститель, центр вселенной всех любовных сплетен в университете, а по совместительству и милый, любимый человек — Глеб, которому я достала всю душу напоказ…

В общем, он действительно исчез.

Исчез, не оставив после себя ничего, кроме горькой обиды и билета на поезд домой. В номере было пусто, соседняя кровать заправлена так тщательно, будто никогда и никем не разбиралась. Будто я все время и была одна. Здесь, в поезде, в универе… Всю жизнь одна.

Я вдруг подумала о том, как бы хотела, чтобы мама обняла меня и пожалела, и на глаза снова начали наворачиваться слезы. Чтобы пожалел хоть кто-нибудь… Приеду обратно и, наверное, сразу поеду к маме…