Дед Прокофий, неторопливым, старчески-степенным шагом прошёл к устремившемуся навстречу Савелию и обнял его, утопая в широких объятьях внука.

– Слава Богу, дождалыся, наконец, гостёчка!
– срывающимся от волнения голосом, сказал старик, уткнувшись во внуковскую тёмную желетку с длинным рядом густых мелких пуговиц, чтобы хоть как-то спрятать выступающие на глазах слезы.

– И не одного, - держа костлявые дедовские плечи на вытянутых руках, выдохнул Савелий и кивком головы указал на девушку, продолжающую сидеть на линейке.

Услышав такое, дед Прокофий, да и все встречающие устремили удивлённые взоры на неё.

Воцарилось такое молчание, что было слышно, как Рыжик, отфыркиваясь, мелко затрясся телом, сбрасывая со шкуры остатки соринок соломенной подстилки и едкой, пресноватого запаха пыли.

– Фу! Хай тоби бис!
– крикнул на кобеля Апанас и тот, обиженно опустив голову, развернулся и поковылял у будке.

Воспользовавшись наступившим молчанием, Савелий сделал шаг вперед к отцу.

– Вот, батя, оцэй дивчине помощь ваша нужна, в беде человек оказався, - тихо объяснил он отцу, пытливо глядя в его глаза, ещё не зная, как отреагирует тот на неожиданно высказанную сыновью просьбу.

– А нам от того самим беды ны будэ?
– чувствуя, как что-то кольнуло внутри нехорошим предчувствием, неожиданно выдавил Апанас, часто задышал, но потянулся вперёд, обнимая сына, выговорив при этом с упрёком в голосе.
– Казав же тоби, нэ дило сынок робышь, ой, нэ дило...

... Осенние сумерки сгущались на глазах. Полуляхи отмолотились и теперь мать побежала греть воду на шаплык, - надо было основательно обмыться после пыльной и многотрудной работы, а Апанас с сыновьями и дочерью убирали остатнее зерно и приводили в порядок ручную молотилку, с тем чтобы потом закатить её в сарай на хранение до следующей работы. Апанас Полулях, несмотря на усталость был доволен. Управились с намеченной молотьбой, как никогда, быстро, ещё бы, гуртом навалились, а гуртом и батьку легче бить, да и зерна намолотили по прикидке, больше прошлогоднего, значит, и на продажу будут излишки, и на хозяйственные нужды экономить не придётся. И это всё при том, что пол-амбара ещё завалена страховым запасом неомолоченного зерна.

– Ты об чём это с дидом секретничал?
– между делом спросил он у старшего сына Савелия, разгибая спину, слегка сморщившись при этом.
– Небось обнову якусь для сэбэ выдумал?

– Та на обнову деньжата у нас, вроде, е?
– с хитроватым прищуром поглядывая на отца, ответил Савелий.

– Вроде так, - с улыбкой на лице откликнулся Апанас и ладонью одобрительно похлопал по широкому сыновнему плечу.
– Ну, так чего ж?

– Не знаю с чёго и начинать, - неуверенно сказал Савелий.

– А ты начинай с краю, - усмехнулся отец.

– Надумал я, батя, к купцу идтить. Вот отмолотились. Дело к зиме идэ, без меня тут с Андрюхой управитесь пока.

– И чего дед каже?
– враз изменившимся голосом спросил Апанас.

Савелий помялся, часто засопел и опустил голову.

– Ясно, а теперь послухай, шо я тоби скажу, - рассудительно начал отец.
– Если б ты, сынку, знав, скоко лет-годков я ждав, кода вы с Андрюхой выростэтэ, та свои плечи под отцовское хозяйства подставытэ. Пятый год уже без работников с хозяйством управляемся. Так? Так! Думка була, шо обженю вас, ще рабоча сыла в хозяйстве добавятся, а там внучата народяться и так оно отето вот жизненное колесо дальше крутиться будэ. - Апанас покрутил перед грудью указательными пальцами обеих рук вооброжаемое колесо.
– Не-ет, не получается, ты в спыцы того колеса палку хочешь воткнуть и стопор сделать. Думаешь, шо если купец тебя мошной облагодетельствовав, так теперь в грошах купаться будэшь?

– Та ничёго я такого не думаю, - нахмурив лоб, возразил Савелий.

– А ты отца не перебивай, и не встревай, а то не погляжу, шо в два раза мэнэ шырше и на голову выше. Оти дурны гроши як прыйшлы, так и уйдуть. То не за труд заработано, а за риск. И запомни, только то, шо кровавымы мозолямы на ладонях, та горбом зароблено, ото твоё, кровное. Шо ты у его будэшь робыть? Посадэ вин тэбэ на линейку кучером. Хорошо, дай Бог. Но ты ж не забувай, там иде большие деньги крутятся, там всегда должно быть тёмно. А значит може он тебя втравить в свои тёмные делишки. Ты парень здоровый, видный, всё может быть.

– Почему сразу о плохом нужно думать?
– возразил Савелий.

– Потому, шо сразу надо думать и о плохом и хорошем, шоб потом поздно не було, - сказал Апанас с передыхом и добавил.
– Робы, як хочешь, тоби жить, всё равно не переубежу. Помни токо, отута, - Апанас кругом повёл головой, - корни твои, и с бедой, не дай-то Бог, и с радостью завсегда батько с матерью примут и подмогут...

И вот теперь, вспомнив этот разговор, Савелий с надеждой посмотрел на мать.

– Надо помочь дивчине, надо, - убеждённо произнёс он. Ну, чого вы мовчитэ, мамо?

– Та чем же помочь?
– бросаясь к сыну на шею, в слезах прошептала мать.

– Купец-то мой на поверку гнидой оказался. Сначала девчонку-черкешенку, содержанку свою, в нашу веру перекрестил, а теперь вот под венец собрался вести. Нехай она у вас маленько поживёт.

Снова наступило напряжённое молчание, но длилось оно недолго.

– Тебе-то до этого якэ дило?
– настороженно спросила мать, глядя то на растерянного сына, то на мужа, в нерешительности переминающегося с ноги на ногу.