Сначала Савелию показалось, что работа, которой он занимался с мужиками, лишена какого там ни было здравого смысла. Ну, спрашивается, зачем надо было лазить по реке, вытаскивать из воды топляк, прибитый течением к берегу, а то и перекрывающий кое-где течение поперёк. Благо, что погода стояла жаркая, солнце палило нещадно и работать в реке было одно удовольствие. В береговых кустарниковых зарослях приходилось прорубать неширокие просеки, в основном удаляя кусты шиповника и густо поросшего тёрна, чтобы через эти просеки протаскивать топляк и складывать его, но не в одну кучу, а сортируя: толстоствольные кривые деревья отдельно, прямоствольные отдельно. Ясность внёс старшОй, молодой, покладистый мужик, рыжебородый и под стать Савелию, крупнотелый и высокий:

– Не дай-то Бог большой воды при весеннем паводке, али ливневых дождей в верхнем течении, вот тогда побачим, шо труд наш не зряшный, - раздумчиво произнёс он, - соображаешь теперь?

Частенько наведывался к работникам управляющий.

– Башковитый, похваливал его частенько старшой, когда они оставались наедине. Мы-то просеки, вроде как, для облегчения работы рубим, а ить не только. На них опосля, на просеках энтих, кода заосеняет, саженцы сажать будем. Один раз, вон на той просеке, - старшой указал рукой, - увидал Евгений Викторыч росток дубовый примятый, поругал меня, шоб аккуратней впредь был. Помнишь, пришлось тебя тогда заставить энтот росток колышками обгораживать и приглядывать за ним. Ты ещё спрашивал тогда - зачем? А ить, отошёл дубочек, растёт. Ить што такое лес? Лес, Савелий, это птички разные-всякие, зверушки для охоты, грибочки со временем пойдут, это трава для покоса. Не-е, што не балакай, а правильно барин участок речки прикупил и стал его обустраивать. Дело, конечно, затратное, выгода - плёвая, но это пока. Эх, если бы за всей речкой так следить!

. . . . .

С появлением в семье Полулях басурманочки, Андрея будто бы подменили. Если раньше, даже не дождавшись сумерек, он облачался в чистую рубаху, чистил сапоги и, собрав голенища гармошками, бежал на выгон, на ночные игрища, то теперь по вечерам оставался дома и до поздней ночи просиживал с Марией и Ксюхой возле сада, всякий раз стараясь всеми правдами и неправдами выпровадить сестрёнку пораньше идти спать. Как-то так уж получилось, что Мария быстро стала новым членом семьи, словно прожила у Полуляхов всю жизнь. С Ксюхой она легко освоила дойку коров, почти каждый день до полуденной жары дёргала с нею сорную траву на опытных грядках Апанасовского огорода, а когда Одарка ставила опару на субботу, непременно и тут старалась чем-то помочь. Дед Прокофий, с лёгкой руки которого домашние ласково стали называть Марию басурманочкой, как-то однажды хитро поглядывая на Аапанаса, улыбаясь, молвил:

– Ото гляди, Панас, не иначе, как нашему Андрюхе пара будет. Як вьюн вокруг девки вьётся.

– А можа усё-таки Савелию?
– подкручивая ус, возразил сын отцу.

– Не-е, у Савелия, видать краля е! Ежели б к басурманочке сердце лежало, возвернулся бы скоренько, а то пыхнул со двора, и дэ вин, шо вин, одын токо Бог знае.

Однажды утром, едва выйдя за ворота, дед Прокофий, не без помощи, правда, палочки, вприпрыжку прискакал назад и сразу устремился в огород.

Басурманочка встретила его встревоженным взглядом.

– Случилось что, дедушка?
– приподнимаясь с пучком сорной травы в руке, спросила она.

– Случилось, внученька. Ото, бросай уси свои дела и беги в соседский терновник, шо за нашим садом. Сховайся тама и сиди до самых потёмок, шоб нэ слышно тебэ и нэ выдно було. И не лякайся. Чуешь? Беги.

Вскоре к дому Полулях подъехала таратайка, запряженная двуконь, и из неё выпрыгнули два молодца в чёрных сюртуках и таких же чёрных шляпах. Тот, что постарше, невысокого росточка, пухлотелый, с тонкими усиками под разляпистым носом с остро подкрученными вверх кончиками, быстрыми, семенящими шажками проследовал во двор. Второй, совсем ещё молодой, высокий и от того слегка сутуловатый, как то суетно переставляя длинные, как у журавля ноги, едва поспевал за ним. Но не успели они дойти и до середины двора, как навстречу им, грохоча цепью со злобным лаем бросился Палкан, тушинской породы кабель, новое обретение Полуляхов взамен околевшего Рыжика.

– Уйми, кабеля, старик?
– прокричал пухлотелый деду Прокофию, отступая назад и оттаптывая при этом носки ботинок сутулому, что замешкавшись, с опаской посматривал то на яростно рвущую цепь собаку, то на старика преспокойно сидящего под домом в тенёчке, опершись обеими руками на суковатую палку и поглядывавшего одобрительно на Палкана. Когда пухлотелый начал кричать, он оторвал руку от палки и, собрав её лодочкой, поднёс к уху, повернув голову слегка в бок, сделав вид, что плохо слышит. Пухлотелый дальше двигаться уже не мог, старик же неторопливо, кривясь лицом, поднялся, но подошёл легко, опираясь на палочку.

– Кабеля, тебе говорят, уйми, - прокричал из-за спины сутулый.

– Я с такой зверюкой не совладаю, -пожал плечами дед Прокофий.

– А что домашних, никого?
– прокричал пухлотелый.

Старик сделал вид, что не расслышал вопроса.

– Я спрашиваю, дома - никого?

– Так усе в поле. Страда.

– А черкешенку где прячешь?

Старик опять сделал вид, что не понял вопроса.

– Тебя спрашивают, черкешенка где?
– выходя из терпения, прокричал длинный.

– Так нету её, с неделю как, - дед Прокофий, как-то скорбно развёл руки, Палкан зубами ухватил конец, мелькнувшей было перед носом палки, ещё больше свирепея, дёрнул на себя, однако старик на ногах устоял и легко высвободил её из зубов вконец рассвирепевшего кабеля, - унук её к родне черкесской спровадил.

– А если найдём?

– Ищи.
– старик опять равнодушно пожал плечами и повёл рукой, с освободившейся палкой, как бы предлагая заняться этим незамедлительно. Некоторое время незваные гости ещё постояли во дворе, наконец, поняв безрезультатность своего визита, вышли на улицу, о чём-то накоротке переговорили, сели в таратайку и удалились. Старик же подошёл к всё ещё лающему Палкану, наклонился, бесстрашно потрепал пса по загривку.

– Молодец, Палкан, а за палку извиняй, видит Бог, случайно задел.