Он спрашивает, не являюсь ли я женой Каллена. Потом приходит к выводу, что меня, должно быть, надо подтолкнуть. Он кладет на мой поднос конверт. В том лежит наличка, карточка от номера и салфетка, на которой обозначен номер комнаты. Я возвращаю конверт ему, и он поднимает руки.

Ну а я приподнимаю брови.

Он улыбается:

– Он просто хочет с вами поговорить.

– Для чего же тогда наличка?

– Извините, этого он мне не сообщил.

Я засовываю конверт к себе в шкафчик и пытаюсь о нем забыть.

Но безуспешно.

…

На часах почти три утра, когда я вставляю в слот карту, сдвигаю ее и открываю дверь. Кровь бьет по ушам, когда я окликаю:

– Эй?

Собственный голос кажется мне запуганным, но в реальности, по-моему, в нем звучит дерзость. Во всяком случае, я надеюсь.

Из номера открывается вид на Стрип, и я ступаю по пустой комнате к окнам и вижу, как на тридцать ярусов ниже распыляются фонтаны «Белладжио». Невероятно, как легко можно потерять времени счет под их гипнозом. По одной из этих причин я пытаюсь забыть о «Белладжио». И потому, что здесь я оставалась с Эдвардом, когда мы поженились. Под этим скрывается миллион историей, но теперь я выше.

Наконец я поворачиваюсь спиной к окну и бегу к двери, вытирая ладони о джинсы. Все в этой пустой комнате действует на меня совсем хреново.

Мне кажется, я должна оставить записку. Доказательство своего присутствия здесь – на всякий случай. Я наклоняюсь над пригласительным блокнотом, сжимая ручку, когда открывается дверь и входит мой муж. Он замирает возле двери, ведущей в ванную, засовывая ключ обратно в карман.

– Ага. Выходит, ты шлюха.

Я бросаю ручку на стол и выпрямляюсь.

Найти правильный ответ невозможно. Не уверена, что пришла сюда только потому, что ожидала здесь его найти. Не уверена, почему почувствовала себя обязанной, увидев пару тысяч в конверте. Увидев свое имя Белль - не Белла, как все меня называют. И знакомый мне почерк.

Потому что он знает обо всем. Он нарочно так поступил.

– Судя по всему, нет. Нет, если считаешь, что я солгала.

Меня бьет нервная дрожь. Проклятье.

Как жаль, что я выпустила ручку. Как жаль, что мне нечего держать, нечего зажать в своей шаткой руке. Его глаза осматривают меня. Этот взгляд, окантованный жарким пеплом его ресниц, прожигает во мне дыру.

– Я так не считаю. Я знаю.

– Откуда? – нападаю в ответ я.

Он качает головой. В уголках его губ таится улыбка. Отнюдь не добрая. Она напоминает мне о той миниатюрной ласке, которая раньше украшала его рот, которая отбрасывала свет на его немного раскосые глаза. На один-единственный миг это выражение появилось бы у него на лице, после чего он взял бы в свою руку мою. Он потянулся бы ко мне, обхватил бы меня, прижав к своей груди, к своему аромату.

Раньше он был моим безопасным уголком.

Вспоминаю о его объятиях, о его запахе, о потерянном его утешении и вдыхаю через нос, почти отчаянно. Сжав пальцами переносицу, вижу, как раздуваются мои ноздри, но все, что чувствую - это запах пива на моих руках и сигаретная вонь от волос.

Он сокращает расстояние между нами, выражение его лица побуждает меня отдалиться. Мои каблуки шаркают по плинтусу, а лопатки вжимаются в стену. Он останавливается прямо передо мной, а я боюсь отвести взгляд от расстегнутых пуговиц у его воротника. Не знаю, что виднеется в моих глазах, но что бы это ни было, только не стальная уверенность, которая мне так нужна.

– Теперь ты чувствуешь мой запах, Белль?

Мои глаза круглые, невозмутимые и широко распахнуты. Подняв глаза вверх, вижу каждую пору на его лице, щетину на подбородке и над верхней губой, серо-зеленую мозаику радужки. Видны его зубы, его клыки, когда с его губ слетает слово «дыши».

Приказ – и я его выполняю.

Тот свитер в прозрачном пакете, хранящий слабый его аромат, становится жалким по сравнению с обрушившейся реальностью.

Острый аромат пряностей. Его пота, его мыла. Насыщенный. Съедобный. Я сжимаю зубы, желая попробовать его, желая наполниться каждой малюсенькой его частицей, которая когда-то меня касалась. В аромате хранятся его молекулы, и я могу вобрать их в себя, если буду дышать глубоко. Я могу изменить свою биохимию, лишь делая вдохи.

Он смеется. Горьким, неискренним звуком.

Этот смех. Мне знаком вежливый смех, который он дарит людям на общественных мероприятиях, его небрежный смех, нервный смех, настоящий смех. Тот, который доносится из глубин его души, которую я когда-то считала своей.

Но она таковой не являлась.

Потому что этот смех мне незнаком.

– Ностальгия замучила, котенок? Как и меня сейчас? Или она мучала бы меня, не пропахни ты пепельницей?

Смесь из используемых им старых кличек и оскорблений заставляет меня выпрямиться. Я через силу расслабляю челюсть, пытаясь унять неустанную пульсацию в глазах.