— Яр, ты пойми…

— Не хочу, — медленно и раздельно проговорил тот. — Больше не хочу понимать. Я это слышу уже семь лет: «Некогда», «Скачки», «Кобылы жеребятся». Сколько ж можно?

Дед Рисс вздохнул, понимающе глядя на внука. Упрямый. Прямо как его мать. Уже, вроде бы, полтора десятка лет прошло, как плеснула и умчалась юная дурында из родного дома туда, где, как ей казалось, все прогрессивнее, правильнее и лучше. Прогрессивнее-то оно да, а вот правильнее ли? Молодежь сейчас сплошь как помешалась на всех этих новомодных штучках: паровые да тепловые движители, мотоколяски, роллеры эти двухколесные. Газовые фонари, не зависящие от ответственности и силы Свечников… Будто было что-то важнее Стихий, будто люди задались целью перестать зависеть от них. Самим создавать свет, тепло, самим двигать воду и воздух, не полагаться на искусство земляных в прокладке дорог и шахт. Спроси кто Рисса — он бы сказал, что это неправильно. Нельзя отрываться от своих корней, забывать о том, что в жилах каждого нэх течет Сила. Или дело в том, что нэх-то, как ни крути, было всегда гораздо меньше, чем обычных людей без капли магии в крови?

— Яр, потерпи еще четыре года. Примешь Стихию, отучишься хотя бы азам — и будешь волен выбирать сам, куда тебе ехать, с кем общаться.

— Дед, дело не в этом. Дело в том, что она обещала, — Аэньяр смотрел так, что становилось ясно: уперся. С места не сдвинется и ни в какой Мирьяр на скачки не поедет. — Я бы сам съездил, что тут ехать-то, на «Шайхадд-экспрессе»? Двое суток до подземной станции, и там от силы день по Эфару. Но мне просто не продадут билет, а если и продадут, если я сяду в поезд, прикинувшись, что у меня есть сопровождающий, то первый же контролер меня на ближайшей станции с поезда снимет и кому-нибудь из Хранителей передаст.

— Все продумал? — усмехнулся Рисс, ероша непослушные, рыжевато-русые кудри внука, категорически не желающие укладываться в косу.

— Тут и продумывать нечего, до шестнадцати я несовершеннолетний, после — два года права не имею без наставника передвигаться.

— Вот видишь? Наберись терпения, внук. Все у тебя получится, — Рисс прижал к себе подростка, по какой-то прихоти Стихий оказавшегося до странности похожим на легендарного многопрадеда, вот только глаза у него были ярко-голубыми, как у Кэльха Хранителя. Даже ростом Аэньяр пошел не в Солнечных, а в родичей по материнской линии. В свои четырнадцать выглядел еще совсем мелким, хотя мыслил часто взрослыми категориями. Что заставило его рано повзрослеть, Рисс даже не сомневался: Яр слишком много времени уделял историческим хроникам времен Раскола и Объединения. Он выбрал себе идеал и стремился стать похожим на него. Задавал неудобные вопросы и, если не выходило сразу получить ответ, искал его сам. Искал упорно и, что немаловажно, находил.

— Я знаю, дед. Спасибо, — Аэньяр еще немного постоял так, позволяя себе насладиться теплом родного человека, потом осторожно высвободился. — Так, когда они там звонили?

— Минут двадцать назад.

— Значит, через полчаса будут здесь. Надо собираться. Дедушка, я возьму кое-что перечитать в библиотеке?

Рисс улыбнулся:

— Конечно, внук. Ты уже взрослый, напоминать об осторожном обращении с архивными документами, думаю, не стоит.

Яр насупился, проворчал:

— Вот как в библиотеке работать — так взрослый, а в остальном — малыш несмышленый, да?

Рисс рассмеялся, покачал головой, ничего не ответив.

Слова деда «Все продумал, да?» заставили голову заработать, отбросить жгучую обиду на мать, снова посчитавшую обещание сыну чем-то, что не стоило внимания. Не то, чтобы он в самом деле продумал все. План был, скорее, расплывчат и пока совершенно не определен, значит, его следовало проработать тщательнее. Но сперва он все же бросился в архив, где уже пару недель внимательнейшим образом вчитывался в самую значимую и важную свою находку за все время работы с этим хранилищем родовых документов.

Сперва, найдя на дальних стеллажах архива эти рукописные книги, он даже не понял их колоссальной ценности. Но стоило вчитаться, как мир за границами библиотеки перестал существовать вовсе. Вместо него Яр словно проваливался в прошлое, в события трехсотлетней давности, спрятанные за строками мелкого, четкого почерка, иногда лежащего каллиграфически-ровно, иногда прыгающего, словно это писалось в спешке или на ходу. Или вовсе в седле. Проваливался — и начинал слышать хрипловатый, напевно-раскатистый голос, в котором угадывалось урчание огромной кошки и потрескивание угольков в костре.

«Дорога в Фарат — это узловатая нить, ведущая сквозь леса, перелески, мимо золотых полей, готовых к жатве. Это деревни, городки, постоялые дворы. Это люди, каждый из которых несет в себе свой огонь, стоит только всмотреться. Это тепло, которым укрывает меня Кэльх. Это новое, распахивающийся передо мной непривычно-широким окоемом мир, уже не кажущаяся чужой земля. Да и как может быть она чужой, если здесь, в Ташертисе, родился и вырос мой Пернатый? Первое, что я попросил, когда покинули Ткеш, это рассказать, каким видит Фарат он. И Кэльх сказал: «Костер. Огромный, до неба, костер, светлыми языками — к облакам, искрами воздушных шаров, углями и дровами домов. Они, наверное, тебе странными покажутся. Одновременно приземистые и легкие, я сам не знаю, как так умудрились построить. Из светлого, теплого камня, а из окон — полотнища, всюду разные, пестрые, яркие. Люди между собой соревнуются, у кого красивее. И зелень, много зелени: деревья на улицах, цветы в кадках… Земляные без этого не могут, а огневики повсюду зажигают фонари. Представляешь: улица, по центру деревья высажены, ровной линией, а в кронах — множество крохотных фонариков? И такими же фонариками — спешащие по своим делам люди». Я так себе и представил: идут по улицам такие нэх, а на головах у кого пламя, а у кого и фонарики из тонких каменных пластинок, и за ними светится пламя их душ… Хочу увидеть это. Увидеть, как поднимаются в небо эти самые воздушные шары, как зажигают фонари Свечники, гобелены эти из окон. Но пока я смотрю на Ташертис. Он прекрасен, как и любая земля, где живут люди. Может быть, где-то там, где их нет, нетронутая человеческим присутствием природа еще прекраснее, но согревает землю, любую землю, именно людское тепло и забота. Это как если бы к Оку Удэши не вела ни одна тропа: оно было бы все равно чудом, но кто мог бы это ощутить? Кто восхищенно и бережно собрал бы «солнечную кровь», способную исцелить самые глубокие раны и ожоги бесследно, обрезая сухие ветви и давая кустам разрастаться? Кто согрел бы сочувствием каменное ложе спящего Родничка? Без людей это было бы просто озеро в горной долине, напоенное Силой, но бесполезное. Стихии не просто так создавали все это, весь этот мир, не зря отдали его людям. Важно только донести до людей, что и мы не должны бездумно тратить его богатства, пользоваться, ничего не давая взамен. Мы — такая же часть мира, как вот эта стайка тапи, перелетающая от куста к кусту в поисках насекомых. Вписаны в извечный круговорот Стихий, принимая их силу и отдавая в ответ».

Погрузившись в первый из дневников Аэньи, Яр не смог оторваться от чтения всю ночь. За что, конечно же, получил нагоняй, но не пожалел ни капли. Всего там было шесть или семь книг, почти одинаковых, в потрепанных кожаных обложках, с пожелтевшими от старости, ставшими немного хрупкими страницами. Бережно перелистывая их, Яр вчитывался в мысли своего предка, изумляясь, восхищаясь, не соглашаясь и споря, если было о чем. Дочитав последний из найденных дневников, он понял, что здесь далеко не все. Наверняка что-то должно было остаться в Эфар-танне, и он во что бы то ни стало должен был туда попасть.