...Было холодно. Ветер безнадежно трепал зеленую листву, сгибал тонкие деревья. На небольшом бугре, запрокинув голову лицом в свинцово-серое небо, лежал незнакомый седой человек с волнистыми длинными волосами. Казалось, что он уже умер. Но он всё же улавливал едва уловимые, но отчетливые звуки: приглушенное биение его сердца. И он был связан с незнакомцем незримыми нитями сознания. И знал, что незнакомец мог бы обмануть кого угодно. Уже обманул. Но... только не его.

Потому, что он был враном...

Ветер трепал его взъерошенные перья. Он сидел у человека в изголовье. Он не плакал. Враны не плачут. Он ждал. Ждал слияния. Чтобы проводить человека в последний путь. Он знал, что он - хороший проводник. Все враны - хорошие проводники. И они переживают своих хозяев... Враны живут очень долго на этом свете.

Он искал его сознание... Долго искал. Но - не мог найти. Человек... растворился где-то слишком далеко. Может, он уже ушел? Нет. Быть того не может!

Вран ждал. Долго. Бесконечно долго.

Ветер утих. Пошёл крупный дождь.

Вдруг он почувствовал... Присутствие. Человек возвращался. Это был он - и будто не он... Добавилось что-то новое.

И вот - сильней застучало сердце, затеплилась жизнь в знакомом лице.

Стали расправляться морщины, разгладились складки возле губ. Расправились плечи. Помолодела кожа. Только волосы по-прежнему ещё оставались седыми, когда он приоткрыл свои чёрные, юношески живые глаза. Присел, скрестив ноги, подставляя лицо дождю. Достал из заплечной котомки любимую старую флейту. И заиграл.

Взлетевший в небо вран, вспорхнул теперь к нему на левое плечо. И они - человек и вран - слились со звуками флейты. Протяжными и грустными... На время, улетели вибрацией прочь отсюда, от земли - в свинцово-синее небо...

Он был враном. Он умел летать хорошо. И сознание его человека теперь тоже было крылатым. Такого раньше не было, нет. Никогда. Его хозяева уходили прочь, навсегда. Но теперь...

Да, теперь они летали вместе...

Иоганн вновь проснулся в лечебнице профессора Тараканова... Сел на кровати, ощупал себя. Убедился, что он не Сирин, не Алконост и не Гамаюн. И зовут его... Кролас. Да, Иоганн Кролас.

Было раннее утро.

Сны, явь, чужие разговоры - всё потихоньку слипалось в единую кашу, сумбурное месиво... Терялись личностные разграничения - на "моё собственное" и "чужое".

Реальности больше, как таковой, не было. Или - она была чрезвычайно обширной.

Он уткнулся головой в подушку.

– Так - так, молодой человек! Покажите ваши глазки! Как ваше самочувствие?
– крашеная высокая блондинка с очаровательными зелеными глазами изучала Иоганна, крутя в руках какой-то замысловатый приборчик.

– Полный бр-ред!
– ответил Кролас ей. Неожиданно с интонациями врана.

– Это бывает, - сочувственно промолвила санитарочка, занося в блокнотик показания приставленного к его лбу прибора.
– Надеюсь, всё будет хорошо, - и она зацокала прочь каблучками, на ходу поправляя прическу.

"Прогуляться, что ли, снова по коридорчику, или - телекс посмотреть в комнате отдыха?" - подумал чуть погодя Иоганн и заковылял наружу. И снова наткнулся на лысенького Аркадия Герасимовича.

– Что? Тоже в палате - кошмарчики кусают?
– спросил тот заговорщически.
– Хотите, анекдот расскажу? В смысле, случай из жизни? Веселее станет.

– Давайте, рассказывайте, - согласился Кролас.

– Впрочем, ты сурж? А главное - не из анкюлотных будешь?

– Сурж?
– переспросил Иоганн.
– Не знаю, кто это, что за зверь такой. Но я - уж точно не анкюлотник.

– Не знаешь термина? Неужели? Суржами все окраины называют людей с так называемым средним уровнем жизни. Это так же традиционно у нас в городе, как назначать свидание под конём в пальто...

Кролас понял, о каком он коне. Некогда в городе стоял памятник всадника. На коне, вставшем на дыбы... Когда и кому он был поставлен, о том не ведали даже краеведы. Но, ещё очень давно, особо ретивые чиновники поменяли на коне всадника, как бы "по ветхости" заменив его изваянием нового мэра. Потом чуть ли не с появлением каждого нового мэра всадника на коне меняли. Пока кто-то из скромных не решил заменить предшественника статуей ковбоя, одев на него широкополую шляпу, сапоги со шпорами и джинсы.

Так как конь испокон веков имел большие гениталии, которые шутники-студенты любили натирать до лучезарного блеска, то некий скромный то ли мэр, то ли Отец Города, также решил и коня сделать приличней. Он его... одел. В пальто из тонкого металлопласта. Думая, что попона в старину именно так и выглядела: как пальто... И оно вполне могло наличествовать на коне ковбоя. А может, просто скульптор перестарался с попоной...

Было объявлено, что это сделано для лучшей сохранности памятника и по причине его ветхости.