(просто многого не знает).

Приносит спустя несколько дней плюшевого волчонка с грустными глазами-пуговками и улыбается по-отечески, протягивая, мол, смотри, что нашел, это для него.

Вечером Скотт вертит в руках, загибая торчащие уши и тыча пальцами в розовый нос. Малия не то чтобы против, что он здесь и с ней, но МакКолл хватает через край, ни на шаг не отходя. Забывает, что она по-прежнему в состоянии любому глотку порвать, даже с этим рождественским приложением в виде нелепого полукруга-живота.

Она напротив зеркала задирает футболку, щурясь как койот, не человек. Не шар, определенно нет. Шина, поделенная надвое. Или половина апельсина. У Малии с ассоциативным рядом явные проблемы. И с жизнью, потому что привыкать не значит понимать.

Восьмилетняя, она впихивала подушки под кофту и, кажется, знала гораздо больше. А теперь вот стоит и понятия не имеет даже, куда руки деть.

Ясно одно: он все больше растет, и это в зеркале отражается надутым животом, это видно, это не тогда, не потом, это здесь и сейчас. Проблема для нее, Малии, потому что у койотов материнских инстинктов нет.

(Что ж, против природы не попрешь).

Она вырывает волчонка из рук Скотта и смотрит пристально, будто настоящий, будто в клочья разорвать может этот, плюшевый, с пустыми глазами.

Они же на деле все такие: волки, кто чем набитые. Тут и надежды, и слова, и кресты на могилах - кто во что горазд. Теперь вот пластмассовое “беременна” на пластмассовом ярлыке.

– Мы справимся.

МакКолл по жизни оптимист, но жизни не видит.

– Он с нами не останется, Скотт.

– Все будет в порядке.

– Нет, не будет. Моя мать хотела убить меня. А что, если я тоже этого захочу? Если я убью его? Что тогда?

– Ты не такая, как она, Малия. Ты полюбишь его.

Боли столько, что впору задохнуться. Малии кажется, она уже.

– Скотт.

– Послушай, он теперь часть стаи, тот, кого мы обязаны защищать. И мы не можем просто взять и отдать его. Это не обычный ребенок, это оборотень, который не сможет контролировать себя. Мы должны научить его, должны быть рядом, когда он осознает, когда в первый раз обратится.

У него в глазах мольба с Тихий океан. Кто-нибудь, киньте спасательный круг, Малия идет ко дну.

– Мы не можем, Скотт.

“Мы” - стая. А затем все к двоим вдруг сводится, будто они во Вселенной одни.

– Я с тобой, Малия. Я всегда буду рядом, - заевшая пластинка и его руки, которые держат, которые на поверхность вытаскивают, утонуть не позволяя, которые просто забирают

боль.

========== видит ==========

На двадцать шестой неделе он становится ей.

У Скотта глаза на мокром месте, а у Стайлза отеческой гордостью горят, и оба рады чересчур, оба в черно-белый экран уставились и оторваться не могут.

Малия не понимает, не разделяет, потому что просто-напросто не верит. Ручки, ножки, вся она точно перед глазами. И это столько же правильно, сколько нет.

дочь.

Слово на языке не горчит; горчат воспоминания, осознание, что и она была. В восемь родители на приемных и нет не делились. Мама (та, которую помнит) целовала на ночь и лепила смешные пластыри на разбитые коленки. И говорила всегда: “Я люблю вас, мои девочки”. Они тоже любили.

А потом вдруг оборвалось.

Чувство вины в пустоте груди обосновалось вполне себе ничего: разбило лагерь, разожгло костры (погребальные). Теперь вот прижигает временами рваные края, чтобы не крошились.

Малия навсегда запомнит страх в маминых глазах - это не стереть теперь, пятновыводителем из подкорки не вывести. Она ведь семью убила, потому что понятия, что делать, не имела. В документах как-то позабыли черкнуть про все это сверхъестественное дерьмо, которому тогда случиться только предстояло.

Зато она знает теперь, что Скотт прав. Они не допустить обязаны, чтобы она превратилась, чтобы рвала и метала здесь, пока они сами где-то там по кирпичикам выкладывают перспективы.

У МакКолла ответственность всегда и неизменно их. На деле же ее, Малии, ее и Стайлза, потому что они облажались, не Скотт.

– Что мне делать?
– вопрос прилетает в арджентовский лоб не иначе как пулей.

Малия на пороге лофта стоит, а он - у окна, и расстояние между ними свободно в мешки под глазами поместиться может. Она в избытке принципиальная и боль прячет; раненного койота всегда находят по запаху.

Крис понятия не имеет, как она пахнет. То есть, имеет, но эмоции нос не улавливает. Зато глаза - да. Арджент же охотник, он за нее взглядом цепляется, как зверь.

– Для начала тебе стоит попробовать спать по ночам, - он прожигает, потому что научился читать. Каждую ее клетку, каждый изгиб и каждый вздох.