В открывшемся помещении было темно. Даже темнее, чем в той комнатушке, где держали Курта, Солью, и куда отвели Фиалку. Из черноты выступали массивные грани мебели, рассмотреть которую издали не представлялось возможным.

Курт зашел в комнату первый. Высоко поднятая свеча осветила серые каменные стены, грубо обработанное дерево массивного стола и пары кривоногих стульев. Веселые блики заплясали на грудах всевозможного хлама, подсвечников, столовых приборов, украшений и прочей самой разнообразной мелочи, сваленной в большие кучи вдоль стен.

Большинство вещей были серыми, с холодным металлическим отблеском, но некоторые отливали желтизной осеннего солнца.

Девушке приходилось слышать о таком металле, хотя лично увидеть даже маленький гвоздик не довелось. Тётушка Марта называла его золотом, но произносила это только шёпотом и только в темноте. В Селении говорили, что Высшие забрали всё до последней крохи и строжайше наказали найденное золото стаскивать им.

Эти глупые и ненужные мысли, внезапно возникшие в голове у Энни, подействовали успокаивающе. Сразу вспомнилось тепло очага Большого Дома, куда она сбегала по вечерам из ненавистной лачуги, страшные сказки и запах топлёного молока.

– Проклятый ящер!
– приглушенная ругань пленника развеяла морок прошлого.

Девушка подошла поближе и, прикрыв рукой глаза от слабого, но тем не менее слепящего света, всмотрелась в дальнюю стену и невольно содрогнулась.

Вся стена, от самого пола до теряющегося в темноте потолка, была увешана узлами волос. Сотни тысяч узелков покрывали холодные камни плотным и пёстрым ковром.

– Проклятье!
– снова выругался Курт и подошел к стене вплотную.
– Не найти!

Фиалка поёжилась и отвела взгляд. Вокруг стояли массивные столы, заваленные бумагами, коробочками и перьями. Одна из них показалась Энни знакомой.

Повинуясь какому-то внутреннему зову, она подошла ближе. Да, это была та самая коробочка, в которую Белая спрятала отрезанные фиолетовые пряди.

Трясущимися от волнения и страха руками, Фиалка окинула крышечку. Её волосы были еще там, аккуратно связанные в один толстый хвост.

– Сожгу здесь всё, - причитал Курт, продолжая высматривать среди тысяч узелков один единственный.
– Черт с ним. Пусть лучше всё сгорит.

Девушка слушала в пол уха. Она медленно вела кончиками пальцев по отрезанным волосам, раз за разом гладя их. Странная горечь наполнила горло, словно сотня малюсеньких иголок, что вонзались в плоть, вызывая невольные слёзы.

– Нашла?
– голос пленника раздался над самым ухом.
– Давай подожгу.

– Нет!
– взвизгнула Энни, вцепляясь в тугой хвост и отскакивая в сторону.
– Не тронь!

Курт вздрогнул и принялся яростно шипеть на неё.

– Не кричи, дура!
– он попытался ухватить Фиалку за руку, но девушка отскочила еще дальше, прижимая моток фиолетовых волос к груди.
– Нужно избавиться от них! Иначе нас отследят!

Их спор был прерван резким клокочущим рыком, прокатившимся по каменным коридорам дома.

Лицо Курта внезапно вытянулось и так побледнело, что стало походить на перекошенное лицо Бледной.

– Тревога!
– прохрипел он и, в один длинный прыжок оказавшись у стены, принялся поджигать волосяные узлы пламенем свечки.

Сухие пряди моментально начали тлеть, а через пару мгновений веселые огненные язычки радостно заплясали, озаряя комнату своим танцующим светом.

Пленник ухватил Фиалку под локоть и силой потащил из комнаты.

Дом ожил. Стены буквально дрожали от гула множества рычащих голосов и стука когтистых лап по холодным камням.

Беглецы скатились по лестнице, всё еще стараясь не шуметь, хотя получалось не очень хорошо. У них за спиной полыхал кабинет - крохотные огоньки стремительно набирали силу и превращались в бушующий и голодный поток огня.

Энни продолжала сжимать копье одной рукой и прижимать к сердцу фиолетовый хвост другой. Древко её оружия глухо бряцало, то и дело задевая стены и пол. Курт вздрагивал при каждом звуке, но не говорил ни слова.

В коридоре первого этажа было шумно, душно и ничего не видно - всюду стоял едкий дым. В дыму метались страшные тени, что-то стрекача и взвизгивая. Чей-то душераздирающий крик донесся откуда-то с нижнего этажа и стих, оставив после себя жуткое эхо.