Отвечать ничего не стала, опустила взор, рассматривая рисунок на истертом паркете. Тот полицейский, что избрал для себя роль «плохого», резко схватил меня за волосы и дернул. Показалось, что с меня снимают скальп. Я думала, что уже испытывала адскую боль? Как же жестоко ошибалась! Вот она, самая настоящая, жуткая, все усиливающаяся боль! Глаза застилала кровавая пелена, и даже когда мужчина отпустил, боль не ушла, и мне хотелось кричать.

Рыдая громко, в голос, я никак не могла остановиться, пока не получила очередную оплеуху.

— Угомонись, истеричка! — приказал «плохиш», а тот, что притворялся хорошим, великодушно протянул бумажный носовой платок. Явно издевался!

Я перестала рыдать, только мелко дрожала и всхлипывала. Платок мне кинули на колени, а затем предложили:

— А теперь, девочка, не упрямься. Видишь ли, у моего напарника нервы ни к черту. Хочешь, он выйдет?

Я тупо взирала на полицейского, пытаясь осознать, чего от меня требуется.

В ушах звенело, боль не отступала, и мне хотелось лишь одного, чтобы меня оставили в покое, пусть даже запрут в камере с зелеными, нагоняющими тоску стенами.

— Будем разговаривать? — мне и в страшном сне не могло присниться, что стражи порядка будут разговаривать со мной именно таким тоном.

— Я устала, — выдала чистейшую правду.

«Хороший» полицейский тяжело вздохнул, сжал переносицу, будто задумался, покачал головой.

— Ну раз не хотите, то… — перевел выразительный взор на «плохиша».

Тот злорадно усмехнулся, но мне уже было все равно, кое-как собравшись с силами, я села прямо.

— Елизавета, вы меня расстраиваете, режете без ножа, — снова нарочито горестно вздохнул первый.

— И вы меня, — не дерзила, лишь высказала вслух то, о чем думала.

— Встать! — прозвучал очередной приказ, но я не смогла подняться, силы кончились, и ноги не держали, становясь ватными.

— Давай! — махнул рукой первый и отвернулся от меня, делая вид, что занялся другими делами.

Я приготовилась, что мне снова причинят боль, съежилась, зажмурилась, начала считать, чтобы не думать, не жалеть себя, попытаться отрешиться.

— Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, — хотелось забиться в уголок, чтобы меня не трогали. — Девять, десять… — остановилась, когда поняла, что внезапно замерзла.

Открыла глаза и оторопело заметила, как изо рта при дыхании вырываются облачка пара. Вздрогнула, повернулась, затряслась сильнее. В воздухе в предрассветных солнечных лучах, пробирающихся сквозь оконное стекло, падали снежинки, кружась, они ложились и таяли на полу. Полицейские не двигались, на лицах всех троих читалось изумление. Я задыхалась, будто пробежала пару километров, но не могла насмотреться на колдовское зрелище.

Дверь распахнулась от резкого удара, и я мгновенно прижалась к спинке стула, так и не сумев подняться, чтобы броситься прочь. Да и куда убежишь, когда на пороге стоит ухмыляющийся Айвен.

— Не ждала? — издевательски вопросил он.

Я настолько испугалась, что страх просто поглотил все остальные чувства, а потом схлынул, оставляя вместо себя неуемную отвагу. Теперь я видела перед собой истинного врага, того, из-за кого начались все мои беды! Если бы Айвену не понадобился медальон, он бы никогда не разыскал меня и не довел до того состояния, в котором я пребывала сейчас.

— Ублюдок! — прохрипела, жалея о своей слабости.

— Лизавета, Лизавета! — показав идеальные зубы в хищно-презрительной улыбке, он покачал пальцем. — Не нужно оскорблять мою матушку! Она не заслужила!

— Я тебя оскорбила! — вызывающе вздернула подбородок.

— Девочка показывает коготки? — демонстративно удивился, пригрозил. — Смотри не сломай!

И вот тут все чувства внутри меня взыграли, я кинулась на обидчика, ярость придала сил. В прыжке вознамерилась ударить Айвена головой, так как руки все еще были скованы за спиной.

Он не ожидал такой прыти от измученной девушки, поэтому поймал меня, но не устоял на ногах, и мы выпали в коридор. Благодаря тому, что упала на него, не ударилась. Здесь царила тишина, и так же медленно падали снежинки, два человека застыли, словно восковые фигуры в музее.

— Урод! — попыталась куснуть мерзавца, надеясь дорого продать последние минуты своей жизни.

— Ух, какой темперамент! — гад притворно восхитился. — А по виду и не скажешь, что в этой цыплячьей душе бушуют такие страсти!

— Умри! — веря, что и без помощи медальона, моя мечта осуществится, в сердцах пожелала я.

Айвен неодобрительно прищелкнул языком:

— Лизавета, радость моя, неужели жизнь тебя еще не научила, как сильно нужно бояться своих желаний? — мгновенно перевернулся и теперь смотрел на меня сверху вниз.