* * *

– Ну, что, идем?

"Нет!
– хочется крикнуть Орри.
– Туда нельзя! Не знаю, почему, но нельзя. Случится что-то плохое, страшное".

Но вместо этого она спрашивает про фонарь, перелезает через подоконник и спрыгивает на землю.

Мокрые после недавнего дождя кусты, пустынные улицы, дорога к Нижнему лугу.

– Орри... может, вернемся?

Ты прав, Роун! Пойдем домой. Что мы, совсем дураки, соваться в пасть к...

– Ты что? Мы уже пришли!
– слышит девочка свой голос.

Но она же не хотела это говорить, язык сам... А непослушные ноги уже несут ее дальше, и не остановиться, не повернуть назад.

Стрекот кузнечиков. Шелест листвы. Кошачьи вопли.

Пропитанная влагой земля под ногами вздрагивает, качается. Ночной луг плывет перед глазами, сквозь него просвечивают огоньки свечей, белеют лица.

– Дальше, Кештиора! Ты должна вспомнить все. Не останавливайся. Иди дальше.

Темнота снова сгущается. Зябкая. Неумолимая. Реальная.

Девочка сжимает кулаки и идет вперед. Она не видит Роуна, но знает, что приятель держится рядом. Пока рядом.

От холода Орри начинает трясти. А черный силуэт уже выделяется уродливой кляксой на фоне звездного неба. Шевелится, поскрипывает, двигается навстречу незваным гостям.

– Роун, беги! Беги отсюда!
– но крик застревает в горле.

– Лирсли, подбрось липкого когтя в чашу. Она просыпается.

Чужой голос - чей?
– доносится откуда-то из-за неба, из-за изнанки мира. И тут же растворяется в темноте.

Буттак уже рядом - смотрит бесформенными буркалами, скалит в ухмылке синеватые, отчетливо высвеченные фонарем зубы.

Надо вспомнить слова - те, правильные. Но вместо этого в голову лезут только стихи перевода - бессмысленные, губительные.

– Бежи-им!
– наконец Орри удается заставить язык послушаться.

Поздно! Призрачный коготь уже зацепил ботинок Роуна, оставил невидимую отметину.

Фонарь летит в голову проклятой твари. Орри мчится прочь. Роун бежит следом... нет, отстает! Его топот становится тише, и надо остановиться, повернуть назад, защитить...

– Кештиора, дальше!

Гонит ли вперед приказ или острое чувство опасности: враг настигает, когти вот-вот коснутся лопаток, вцепятся в волосы - остановиться невозможно.

– Лирсли, змеиный глаз добавь! Нет, три штуки. Скорее!

Воздух горчит, воняет какой-то дрянью. Осклизлая земля луга остается позади, а дорога уже не такая скользкая, только лужи кое-где остались. Роун бежит следом, его еще слышно, но обернуться нельзя.

Город. Пустые улицы. Онемевшие собаки. Пение петуха. Дом.

Роуна нет, и теперь это ощущается, как мучительная пустота, как дыра в реальности, как болезнь.

– Дальше, Кештиора.

Дальше... Обычный день, лишенный теперь всякого смысла. Вечерняя вылазка на поиски. Бегство.

Сны.

– Дальше! Кештиора, не смей останавливаться! Ты должна...

Кештиора? Это еще кто?

– Вот свадебный венок для тебя. Я возвращаюсь домой. Ты остаешься.

Глухая стена за спиной. Скользящая по полу тень. Пробуждение - сердце колотится, горло саднит от крика.

– Вылезай ко мне, Орри! Идем, чего покажу.

– Утром покажешь.

– Нет, сейчас.

Ледяные пальцы, до боли стискивающие запястье. Бег на пределе сил. Глиняные фигуры вдоль дороги.

– Тавхоэни, девочка не выдержит! Надо заканчивать.

– Нельзя, Лирсли. Мне жаль.

Чужая комната. Едва теплящийся огонек свечи. Темнота, густая, как грязь, ползущая вверх.

Слова. Непонятно откуда взявшиеся в сознании, но почему-то важные.

– Все, все, отдохни.

Отдохни? Кажется, раньше ее звали как-то иначе.

* * *

Черное, серое, желтое. Словно битые стеклышки. Они складываются в узор, красивый, но от него почему-то накатывает тошнота. Потом орнамент распадается, осколки кружатся, то вспыхивают яркими огоньками, то тускнеют.

Возвращается темнота, и от этого легче, даже дурнота отступает. Но потом стекляшки выныривают из нее вновь, взрываются множеством оттенков, мельтешат, суетятся, выстраивают и тут же разрушают орнаменты.

Эти узоры и есть мир. Только тебя в нем нет. Ты смотришь извне, с бессильным отвращением, но у тебя ни имени, ни памяти - ничего. И непонятно, как ты все это видишь.

Темнота побеждает, окутывает тебя спасительным маревом. А когда осколки вновь начинают свою игру, тебе уже легче. Ты начинаешь различать что-то, вот-вот нащупаешь. Ты уже почти есть, и ты - не часть чужого узора, ты отдельно.