Отдельные критики рассматривают персонажей по гендерным признакам (Л. Пирогов, Е. Ямпольская).

И. Гетмановский пишет об актуальности персонажей современной реальной российской жизни: бизнесмены, бандиты, телеведущие… Отмечает «естественную» точность человеческих типажей. Но характеристика Гетмановского чересчур однолинейна, он слишком буквально понимает острые, тонкие моменты прозы Пелевина, не улавливая постмодернистской игры и философского подтекста. Л. Рубинштейн, Л. Каганов, Д. Ланин, М. Свердлов, а также ряд других критиков видят в главном герое писателя интеллигента («бывшего», «нового русского интеллигента») из уходящей эпохи. С. Корнев акцентирует внимание на сюжетной функции главного героя, говоря, что тот – «интеллектуальный кладоискатель» и остаётся таким даже в ситуации конца света. Цинизм пелевинского героя отмечает целый ряд критиков: И. Роднянская, Л. Рубинштейн, А. Кащеев. Оригинален идеал главного героя Пелевина, выведенный А. Кащеевым: это человек послереволюционной эпохи – «японец, прошедший полную смену внутренней системы идеалов, состоящий из пустоты, с которой он постоянно конфликтует. Перевёрнутость его сознания вполне оправдана политическими катаклизмами: революция, гражданская война» [115].

Отдельные критики описывают художественные приёмы, с помощью которых писатель создаёт своих героев. Б. Парамонов пишет об использовании альтернативных элементов (кадров), которые даны не в линейной последовательности развернутого до конца сначала одного, потом второго сюжета, а «на высокой частоте переменного тока: каждый кадр сменяется альтернативным; маркер для опознания – та или иная одежда героя или причёска героини». Этот приём с полной отчётливостью наблюдается в «Принце Госплана», в «Жизни насекомых», в «Тарзанке». А. Кащеев описывает методику создания персонажей: сначала формирование персонажа, его образа, затем его разрушение, когда грань между первой и второй фазой зачастую составляет всего одно слово. С. Некрасов объясняет, что за счёт демонстрации базовых конструкций сознания героев, возникает чувство «доверительной близости» к персонажам В. О. Пелевина. Схожи рассуждения К. Макеева и А. Гениса: герой находится одновременно в двух мирах, кроме того, Генис видит «функциональное» для этого буддийское (философское) наполнение героев, замечает контрасты, образующие героев и сам художественный мир Пелевина, отмечает «тему границы» в его творчестве.

Другие критики обращаются к исследованию философского пласта, заложенного в типе героя, в системе образов произведения, его роли в раскрытии основной идеи произведения. А. Генис, С. Корнев, С. Кузнецов, В. Васютина, Л. Рубинштейн, М. Визель, А. Пискунов, А. Обыденкин чётко выделяют такие типы героев, как «учитель» и «ученик», видят скрытый буддийский план повествования. Однако, хотя большинство критиков и согласны с буддийским «наполнением» этих типов, не все видят и понимают этот «буддизм» (В. Васютина), иные не считают, что буддизм в «пелевинском» варианте имеет какую-либо философско-литературную ценность (Я. Борохович, Б. Парамонов, М. Свердлов). Я. Борохович, например, считает, что герои Пелевина не буддисты, а «алкаши» [48]. Главный недостаток критической оценки видится в отсутствии более или менее подробного описания этих типов внутри названной (буддийской) концепции.

А. Кащеев считает, что главный герой Пелевина – собирательный, и в нём отражены все люди. Д. Фьюче в типах героев писателя видит иллюстрацию философии Ницше: философские типы Ницше накладываются на героев Пелевина. Е. Троскот анализирует героев «Девятого сна Веры Павловны», исходя из философских положений Дерриды: Текст=Мир=Вера, из этого получает: Мир=Текст=Вера=Текст «Девятого сна Веры Павловны» [210]. Справедливо замечание критика, что за то или иное восприятие персонажа отвечает личный культурный багаж читателя. А. Щербин замечает глобальность, всеобъемлемость сознания только лишь у одного главного героя (Пётр Пустота).

Д. Проскуряков поделил персонажей романа «t» на три категории. Эти категории связаны с идеей о том, что реальность и есть текст. Автор – Герой –Читатель представляют собой «бермудский треугольник», в котором легко заблудиться: принять одного за другого, либо кого-то вообще не заметить [185]. Однако здесь наблюдение критика относительно проблемы характерологии всего лишь полностью повторяет авторские комментарии о взаимосвязи автора, героя и читателя, ообусловлено уже самим содержанием данного произведения. Однако этот бермудский треугольник героев: Автор – Герой – Читатель – у Д. Проскурякова ассоциативно связывается со Святой Троицей. Соответственно, Отец – Сын – Святой Дух, что вполне может иметь основание, поскольку в самом произведении, как и во всём творчестве Пелевина тема христианства присутствует.

Итак, мы сделали обзор оценки творчества В. О. Пелевина в критике и попытались найти описание его персонажей. Рассмотрев пути, по которым шёл анализ героев произведений В. О. Пелевина, мы обнаружили, что общая доля анализа персонажей в статьях критиков в среднем занимает не более 17 % от общего объёма статьи. При анализе персонажей большинство критиков, если и анализируют персонажей, то делают это, просто описывая их в произведении по сюжету, лишь «называя» (пересказывая) типы героев, но не вдаваясь глубоко в функциональное литературоведческое описание с детальным обоснованием философии писателя, идеи, поэтики произведения. Можно выделить некие направления, по которым шла мысль исследователей при анализе персонажей относительно характерологии В. О. Пелевина. Это описание какого-либо доминирующего признака, разъяснение художественных приёмов, с помощью которых создан персонаж. Другие исследователи обращаются к концептуальному (философскому) описанию функционирования героев, раскрывающему идею произведения. Особо ценными для нас являются найденные критиками два типа героев: «учитель» и «ученик». Также важным для нас является наблюдение о многообразии типов героев, наличии в произведениях Пелевина «мифических», вымышленных героев, то, что главный герой не обязательно воплощён в образе реального человека. Что касается философского пласта произведений Пелевина, то мы отметили установление критиками использования писателем различных эзотерических учений, в частности «буддизм», «дзэн-буддизм», философии постмодернизма, ницшеанства. Что касается постмодернизма в творчестве писателя, то критики скупо говорят об «обосновании мировоззренческого хаоса», «теоретической аннигиляции целостной личности».

Конец ознакомительного фрагмента.