Критик подчёркивает цинизм главного героя.В цинизме героев Пелевина понятия «весь мир» и «мой мир» чётко разграничены. «Весь мир» – по ту сторону окна ларька. «Мой мир» – то, что из этого внешнего мира можно получить наличными. При этом неважно, что там, за окошком – банка «Пепси» или Храм Христа Спасителя, разница лишь в цене, количестве денег. Однако, как замечает критик, писатель не пытается изобразить Татарского человеком без морального стержня, считает, что все мы немного Татарские, каждый по мере своего опыта. Кащеев пишет, что большая часть образов в произведении является собирательными. Вавилен Татарский – это символ целого поколения, но при этом мы о нём лично ничего не знаем, так как нет ни одного описания его внешности, каких-то особенностей характера, даже биографических заметок, которыми столь изобилует первая глава. Всё это вполне характерно для большей части людей. И чем дальше, тем более абстрактным становится образ самого Татарского, более собирательным. Роман описывает путь человека, выпавшего из своей колеи, пытающегося найти новую и в результате находящего её. Все люди, окружающие Татарского в его восхождении, – лишь разные стадии развития его самого. Причем эти люди всегда превосходят его примерно на одну ступеньку социальной лестницы. Отмечая, что писатель «издевается» над стереотипами общества, критик описывает методику создания персонажей: сначала формирование персонажа, его образа, затем его разрушение. Грань между первой и второй фазой зачастую составляет всего одно слово:

«Сначала герои произведения – вполне определённые люди, которых мы понимаем, которым мы сопереживаем, логика которых нам ясна. Потом создается хрупкий эстетический образ, основа которого – красота и гармония. Здесь появляется любовь, материнство, счастье. При этом для создания образа используются в основном привычные читателю средства. Фразы красивы и одновременно стандартны. И тут вдруг, на пике этой красоты проходит неожиданное и совершенно стремительное разрушение этого эстетического образа, повергающее читателя в шок. На наших глазах герой превращается из человека… в мерзейшее насекомое, вызывающее лишь отвращение» [115].

А. Кащеев считает, что человеческий мир у Пелевина поделён на некие «сферы влияния» разума и вечности, а центром мироздания для автора является все же человек, а не некая высшая сила. Но есть и другой мир, мир высший, являющийся источником мира низшего, то есть людского. Критик отмечает наличие мистических персонажей: «сирруфы, языческие боги, оборотни и прочие». Сравнивая их типы в различных произведениях, критик приходит к определённому выводу. Мистика в «Проблеме верволка в средней полосе» скорее не средство показать какой-то «чужой» мир, а просто ещё одна сторона мира своего. А само произведение – это уже настоящая, ярко выраженная пародия на человека и его представления о нечеловеческом мире:

«В общем, взаимодействие мира реального с миром нереальным у Пелевина совершенно иное, нежели у кого-либо другого. У него всё, что лежит за гранью сознания, не является изначальным. То есть всё, не относящееся собственно к человеку – лишь плод сознания этого человека, разгоряченного водкой или наркотиками. В результате мы приходим к выводу, что другого мира-то и нет. И мир божественный – тоже какая-то периферия мира внутреннего» [115].

Интересно следующее описание идеала писателя: это человек послереволюционной эпохи – «японец, прошедший полную смену внутренней системы идеалов, состоящий из пустоты, с которой он постоянно конфликтует. Перевёрнутость его сознания вполне оправдана – революция, гражданская война, разруха» [115].

В целом наблюдения большинства критиков о персонажах В. О. Пелевина носят поверхностный, неконцептуальный характер. Появление же таковых в их статьях зачастую носит случайный характер, критики часто дублируют друг друга, не внося ничего нового, слишком увлекаются банальным пересказом сюжета, называют уже известные типы героев: учитель, ученик. Можно выделить направления, по которым текла мысль исследователей при анализе персонажей произведений, относительно характерологии В. О. Пелевина. В одних случаях описывается какое-либо одно качество персонажа. Это либо черта характера, либо его социальная (видовая) принадлежность, образующая целый (повторяющийся) тип. Другие исследователи анализируют тот или иной художественный приём, создающий героя, его тип. Третьи обращаются к концептуальному (философскому) описанию функционирования героев, раскрывающему идею произведения.

Часть критиков останавливается на характеристике какого-либо одного качества, одной стороне персонажа, выделяя его (качество) без описания роли (функционирования) этого персонажа относительно этого признака в общей системе образов, философского содержания произведения. Прежде всего, отметим выделение критиками многообразия типов героев. Об этом говорят и С. Кузнецов, и В. Васютина, и Л. Рубинштейн и М. Визель, и А. Обыденкин. И. Роднянская, например, видит в Вавилене Татарском из «Generation ‘П’» пикаро, героя плутовского романа. П. Короленко улавливает общие моменты у пелевинского героя и у Печорина М. Ю. Лермонтова, указывает на схожесть организации произведений: «концентрическая» композиция книги с перепутанной хронологией. Н. Шилова увидела в главном герое Пелевина – «визионёра», а в романе «Чапаев и Пустота» соответственно такой жанр народного духовного чтения, как «видения».

Я. Шапиро выделяет «мифологические» (эзотерические) типы персонажей: Мардук, Иштар, Вотан с Локи, вервольфы с волколаками… Л. Каганов говорит об одухотворении окружающего мира. В связи с этим можно выделить группу героев, в которой действующее лицо не человек, а предмет или животное, но наделённое качествами такового: «пресловутые насекомые», «ностальгические цыплята», «кошки» или «оборотни», «разумные сараи» [222].

Л. Рубинштейн, Е. Ямпольская, Л. Каганов замечают, что типы героев Пелевина – «старые», то есть наблюдается повторяемость типов героев в творчестве писателя: типы героев «кочуют» из произведения в произведение. На одну из таких устойчивых групп: «новый русский» тип («братки») – обращают внимание А. Генис и Д. Быков. Быков отмечает общее свойство этих героев – их трогательность, Генис анализирует язык этих персонажей. А. Минкевич рассматривает другую устойчивую группу персонажей писателя – «чечены». Эти герои «построены» из массовых стереотипов современных людей, их упрощённых представлений о реальности, сложившихся, не в последнюю очередь, с помощью СМИ.

А. Щербин и В. Шохина ищут прототипы персонажей, их истоки и определяют их место в системе поэтики произведения. А. Цыганов говорит о некой универсальной абстрактности персонажей: писателем исследуется «универсальная» глубина человеческой души, героем стал «любой человек, часто выпадающий из социальной среды, человек сам по себе, безотносительно к эпохе и социальной группе… человек непонятного времени». Связь же персонажей с реальными историческими лицами стушёвывается:

«сущность и поведение героев вымышлено,образы их лишены исторического правдоподобия» [216].